Он отлично знал, что неуклюж, как бык. Он отдавал себе отчет во всех контрастах: он уже зрелый мужчина, а она так молода; он – крупный и тяжелый, она – худенькая; он флегматичен, она непоседлива…

Он мог бы наблюдать за ней часами. Ни у кого на свете не было таких выразительных глаз, как у Лиры, – огромных, с длинными ресницами, великолепного ярко-синего цвета. Да, она очень молода, но на лице ее уже можно различить, где с годами пролягут складки – от смеха, от сочувствия, от напряжения мысли… и тогда это лицо станет еще прекраснее, еще сложнее и живее. В уголках рта уже виднелись крохотные ямочки – следы улыбки, которая как будто никогда не исчезала окончательно и была готова расцвести в любой момент. А ее волосы цвета темной соломы, слишком короткие и зачастую растрепанные, но всегда такие мягкие и блестящие! Еще в те времена, когда она была его ученицей, ему доводилось наклоняться ей через плечо, чтобы заглянуть в письменную работу, и пару раз он почувствовал легкий запах от ее волос – не шампуня, а теплого молодого тела, – и тотчас же потерялся, забылся в этом запахе. Но она была ученицей, а он – учителем, и думать о чем-то подобном было настолько неправильно, что Малкольм прихлопнул крамольную мысль, не дав ей оформиться до конца.

Но с тех пор прошло четыре года, и так ли уж плохо думать об этом сейчас? Так ли плохо мечтать о том, чтобы обхватить ее лицо ладонями и нежно привлечь к себе, ощущая под пальцами тепло и гладкость щек?

Ему уже приходилось влюбляться, так что он прекрасно понимал, что с ним происходит. Но девушки и женщины, которыми он увлекался раньше, были примерно одного с ним возраста. Почти все. За одним исключением – но там дело обстояло наоборот. Весь его прошлый опыт был тут бесполезен, а Лира к тому же оказалась в такой опасной и сложной ситуации, что докучать ей сейчас своими чувствами было бы непростительно. Но факт оставался фактом. Он, Малкольм Полстед, тридцати одного года от роду, был влюблен в нее. И невозможно было представить, что она тоже когда-нибудь сможет его полюбить.

Тишина просторного сада, доносящиеся издалека голоса двух молодых ботаников, мерные удары их мотыг, мурлыканье деймона… все это в сочетании с недосыпом и сердечным волнением искушало закрыть глаза и надеяться увидеть Лиру во сне. Решительно встав со скамейки, Малкольм сказал Асте:

– Пойдем поработаем.

Той же ночью, часов в одиннадцать, мистер и миссис Полстед лежали в постели и тихо беседовали. Это был второй вечер, который Лира провела в «Форели». Сейчас она удалилась в свою комнату, а все остальные – девушка, помогавшая на кухне, мальчик на побегушках и помощник бармена – разошлись по домам. Постояльцев сегодня не было.

– Никак не могу заставить ее открыться, – сказал Редж Полстед.

– Лиру? В каком смысле?

– На вид она бодра и весела. Эдакая, знаешь, милая болтушка. Но временами вдруг замолкает и уходит в себя. И все ее лицо меняется. Будто у нее случилось что-то плохое.

– Нет, – возразила его жена, – не в этом дело. Просто ей одиноко. Похоже, она к этому привыкла и ничего другого не ждет, но это ее не радует. Вот почему она такая. Это у нее меланхолия.

– Она даже с деймоном своим почти не разговаривает, – заметил Редж. – Как будто каждый сам по себе.

– А каким счастливым она была ребеночком! Все смеялась, пела, веселилась… Хотя, конечно, это было до того, как… ну, ты знаешь.

– До того, как Малкольм ее увез. Ну, что тут скажешь. Он ведь и сам после этого изменился. И Элис тоже.

– Но они-то были куда старше! На них это не могло не сказаться. А она – что взять с младенца? Они в этом возрасте ничего не помнят. А вот поди ж ты, и она изменилась. Ну и потом, нехорошо с ней обошлись в этом колледже! Это же ее родной дом, могли бы и позаботиться о ней как следует. Так что ничего странного, что она немного грустит.

– Интересно, а родственников у нее нет? Малкольм говорит, что и отец, и мать у нее давно умерли.

– Может и есть какие-нибудь дядья да тетки, но я бы на них не рассчитывала, – проворчала миссис Полстед.

– Почему?

– Да потому, что они давным-давно должны были ее разыскать и забрать! Разве это дело, чтобы девочка росла среди ученых стариков?

– Ну, значит, им на нее плевать. Коли так, оно и к лучшему, что не разыскали.

– Надо думать, – сказала его жена. – Но знаешь, что я тебе скажу: она девушка работящая! С делами Полины управляется быстрее и лучше, чем сама Полина. И если я не найду Лире другую работу, Полина расстроится.

– Но ведь ей не обязательно работать! Она может просто пожить у нас, как гостья. Мы будем только рады, уж я-то точно.

– Да и я тоже, милый, но это не для нас нужно, а для нее. В колледже ей, конечно, задают домашнюю работу, но это не то. Ей важно быть полезной. Вот я и пытаюсь придумать, чем ее занять. Поручить ей такое, чем было бы некому заняться, кроме нее.

– Да, наверно, ты права. Надо подумать. Доброй ночи, солнышко.

И он повернулся на другой бок. А миссис Полстед еще минут пять читала детективный роман, но потом почувствовала, что глаза слипаются, и погасила свет.

Ханна Релф не догадывалась, что на самом деле Лира все-таки пыталась освоить новый метод работы с алетиометром. Метод этот не был широко известен – работу с алетиометром почти не обсуждали публично, – но в узких кругах специалистов он вызывал бурный интерес.

Инструмент, которым она пользовалась, Малкольм когда-то нашел в рюкзаке Джерарда Бонневиля и сунул в сверток одеял, в котором лорд Азриэл передал Лиру магистру Иордан-колледжа. Когда Лире исполнилось одиннадцать, магистр отдал ей этот драгоценный прибор, и с ним Лира отправилась в свое великое путешествие – на Север и дальше, в другие миры. Поначалу она работала с ним, пользуясь только интуицией, и все получалось само собой. Однако вскоре эта способность пропала: Лира разучилась видеть связи и подобия за символами на шкале, которые прежде раскрывались перед ней так легко и ясно.

Пережить потерю этого дара было нелегко. Утешением, хотя и слабым, служила мысль о том, что усердная учеба снова даст ей возможность понимать алетиометр – хотя бы отчасти; но все равно она не сможет обходиться без книг, в которых запечатлены открытия многих поколений, веками накопленные знания о символах и возможных связях между ними. Какой ужасный контраст! Словно ты когда-то умел летать, как ласточка, но утратил крылья, а взамен получил пару костылей, чтобы хоть как-то ковылять по земле.

И это тоже было одной из причин ее меланхолии. Миссис Полстед не ошиблась: Лира действительно пребывала в меланхолии, а с тех пор, как испортились отношения с Паном, ей не с кем было об этом поговорить. Какой абсурд: они были единым существом, но при этом больше не могли нормально разговаривать друг с другом! Даже просто находиться рядом молча, и то было нелегко. И Лира все чаще ловила себя на том, что шепотом беседует с призраком, со своей фантазией о том, каким сейчас стал Уилл в своем чужом, недосягаемом мире.

Не удивительно, что новый способ обращения с алетиометром ее заинтересовал: это была отличная возможность отвлечься. Методика передавалась из уст в уста. Никто не знал, с чего все началось и кто это придумал, однако ходили слухи о невероятных научных прорывах, о настоящей революции в теории, о сенсационных случаях толкований без помощи книг. Выходит, книги не нужны, они просто лишние! И Лира втайне от всех начала экспериментировать.

На вторую ночь своего пребывания в трактире «Форель» она сидела в постели, опираясь на подушку, согнув колени и подоткнув со всех сторон одеяла. Алетиометр покоился в ее ладонях, сложенных чашечкой. Низкий скошенный потолок, обои в мелкий цветочек, ветхий коврик на полу у кровати – все было необычайно уютным и как будто давным-давно знакомым, а от мягкого желтого света нефтяной лампы казалось, что в комнате гораздо теплее, чем показывает термометр. Пан сидел под лампой; в старые добрые времена он бы свернулся теплым клубочком у Лиры на груди.