В своей книге пророк Иезекииль обсуждает момент, когда Господь дал народу Израиля новое сердце и новую душу[5]. Когда я перестал плакать и начал размышлять над тем, что только что случилось, я почувствовал именно это: Бог дал мне новую душу и новое сердце.

Это не значило, что мое прежнее сердце было безнадежно испорчено. Я был христианином, жил как подобает христианину и желал еще сильнее приблизиться к Богу. Но при этом у меня в сердце было и много лишнего.

Я бы сравнил произошедшее с уборкой в туалете. Вы оставляете то, что должно в нем находиться, выбрасываете лишнее или переставляете вещи. Моете пол, чтобы сюда снова можно было войти. Когда работа закончена, вы чувствуете усталость, потому что только что проделали капитальную уборку, но все это стоит того, когда вы стоите на пороге и любуетесь чистотой и порядком.

Я надеюсь, что Господь с таким же удовлетворением смотрел в мое сердце, когда я встал наконец с того стула. Что касается меня, я чувствовал себя превосходно. Во мне было так много мусора. Я сам не замечал, как сильно устал от того, что копилось во мне долгие годы. Я ненавидел все это. Мне нужно было побыть наедине с Богом, но моя неспособность избавиться от эгоистичных желаний стала для этого препятствием.

С этого момента я был предан Богу до конца.

Одной из первых перемен стало сострадание, которое я начал чувствовать к другим. Я всегда вел себя с другими людьми уважительно и вежливо, потому что меня так воспитали, но уважительность и вежливость не сравнятся с тем, что у тебя в буквальном смысле начинает болеть за других сердце. Происходит это именно из-за сострадания. Когда мы позволяем Христу в себе видеть других Его глазами, то замечаем множество моментов, когда окружающие нуждаются в Его надежде. Мы не просто чувствуем этих людей, мы ощущаем к ним Его сострадание.

Это не значило, что я нуждался в этих изменениях, чтобы понравиться людям или чтобы им нравилось мое общество. Это значило, что я нуждался в переменах, чтобы Иисус действовал через меня, как я и хотел – и как хотел Он. Я изменился не ради выгоды, которую мог из этого извлечь. Я изменился ради других – и ради прославления Бога.

Казалось, моя любовь к окружающим людям выросла экспоненциально.

Стоило мне увидеть кого-то в кампусе, сидящим на скамейке в депрессии или тревоге, как мое сердце начинало болеть за него. Я чувствовал настойчивое внутреннее желание подойти к этому человеку и сказать ему, что Иисус любит его, что в Нем есть надежда, что Богу есть что дать ему. Это стало своего рода моей личной миссией делиться с другими любовью и надеждой. И эта миссия выросла не из простого знания, которое я почерпнул на занятиях – я почувствовал Его внутри себя, когда сидел и плакал тогда в храме.

Когда я в следующий раз вернулся в Индиану, то попросил прощения у Джареда за то, что не был ему хорошим старшим братом. Он был на восемь лет младше меня, и эта разница в возрасте, видимо, мешала нам сблизиться так, как мы могли. К тому же мы были очень разными людьми. Он был более скрытный и сдержанный, весь в мать. Я же более готовым действовать немедленно, как мой отец.

Когда повысилась моя чувствительность, я понял, что никогда не был для Джареда образцовым старшим братом, каким мне следовало быть. Когда я попросил прощения, Джаред снисходительно ответил: «Да ладно, все в порядке» (эту черту он тоже унаследовал от матери). Но мне было виднее. Я знал, что упустил возможность стать ему близким, в чем он очень нуждался, и положительно повлиять на его жизнь.

В колледже я стал близок к Иисусу, как никогда прежде. Для меня не было ничего важнее часов молитвы и служения – в одиночку или вместе со всеми. Во время служб в часовне они напоминали мне о силе, что я почувствовал в первую ночь в летнем лагере. Но теперь я был их активным участником, а не просто свидетелем. В кампусе мы постоянно вели глубокие и интересные беседы. Мы делились друг с другом своими нуждами и вместе молились. Мы рассказывали друг другу обо всем, что Иисус сделал с нашей жизнью, потому что искренне интересовались друг другом. Мы узнали о воспитании друг друга и о духовном пути каждого из нас.

Подготовка у нас была очень разной – от новообращенных христиан, полных рвения и страсти, до более опытных, которые хорошо знали Писание. Благодаря разным жизненным путям, которые сошлись вместе, и разным перспективам, которые мы принесли с собой, мы подходили к Писанию с трудными вопросами, начиная более глубоко понимать его смысл. Узнав больше о своих друзьях-студентах, я чувствовал себя так, словно мог обрести вместе с ними всю полноту жизни.

Оставаясь один, я шел к горе, молился, распевал слова проповеди «Благодарю Тебя, Господи» или «Молю Тебя, Господи» и чувствовал себя так, словно провожу время в самой лучшей компании!

Пользуясь притчей Иисуса о глупом и мудром строителе[6], я описал бы основания своей веры, когда только поступая в Библейский Колледж, как возведенные частично на песке и частично на камне. Я понял, что этот нестабильный фундамент и был причиной того, почему я не считал, что готов вернуться в обычную школу после возрождения в летнем лагере.

Библейские занятия в колледже определенно укрепили мое основание. Мы прошли большинство книг Библии, в том числе глубоко изучив такие важные в теологии разделы, как Послание к Евреям, к Римлянам и Книгу пророка Исайи. Кроме этого, по настоянию профессора мы слушали то, что сами назвали «записями Чака». Пастор Чак Смит, основатель движения Часовни на Голгофе, был феноменальным учителем и проповедником Слова Божьего, и мы слушали, как он разъясняет последовательно один стих за другим. Я делал подробные заметки о том, что узнавал из Писания на занятиях, а в свое личное время выделял тексты, подчеркивал ключевые слова и делал записи на полях. Глава за главой я обретал все более прочный и полный фундамент, на котором воздвиг всю свою будущую жизнь.

Что касается музыки, то я иногда пел и играл у себя в комнате или в небольшом кафе в кампусе, но как форму служения музыку я по-прежнему не рассматривал. Меня интересовало только изучение Слова Божьего. Как-то раз сидя в кафе, я наигрывал что-то на гитаре, когда меня спросили:

– Ты ведь умеешь играть?

– Да, – ответил я.

– Сыграй что-нибудь, – попросил этот человек.

Я сыграл и когда закончил, он сказал:

– О, это очень круто.

Другой человек подошел ко мне и сказал:

– Тебе стоит вести службы в часовне.

– Да, – ответил я. – Я бы хотел попробовать.

Первый раз выступая в часовне, я сильно волновался. Вести службу – это как наблюдать за игрой по телевизору: кажется, так легко, пока ты сам не попробуешь. Сейчас мне комфортно на сцене, но играя впервые перед собравшимися в часовне, я очень стеснялся. Я так старался не показаться высокомерным, что ушел в другую крайность и вел себя на службе как последний интроверт.

Но при этом я все равно думал: «Вау, а мне это нравится!»

Дома я вел службы в отцовской церкви и на библейских занятиях, но мое сердце с тех пор так изменилось, что я только сейчас впервые почувствовал, что служу Ему по-настоящему, что использую дар во славу Господа, а Он говорит через меня. Я весь словно пылал!

После того первого раза в часовне я начал вести службы дважды в неделю, после чего мне стали поступать приглашения провести службу или сыграть пару песен в одной из окрестных церквей. Каждый раз я очень волновался, боясь все испортить.

Честно говоря, хоть я и вел службы в Индиане, я не понимал, как по-настоящему это делать. Не помню, как долго длились эти сомнения, но в итоге я дошел до момента, где сказал сам себе: «Просто делай то, что делаешь, когда ты вместе со всеми, но делай это так, как будто ты один».

Я понял важную вещь: когда ты ведешь службу, она постепенно сама начинает вести тебя, вовлекая в процесс. Если вас как проповедника будет прежде всего интересовать, как чувствует себя паства, то вы упустите всю глубину служения. Я решил, что служить буду только Иисусу. И я делал это, а остальные присоединялись ко мне. Это был удивительный опыт служения в манере, привлекающей к нему других.