– Ах вы… звери…

Он беспомощно обернулся, и сипло крикнул ближайшему менту, деловито волокущего скрученного в дугу бойца:

– Эй! Тут раненый! Слышите?

– Тут все раненые, – скупо буркнул сержант, продолжая тащить свою добычу к «уазику». Зароков поднялся на ватных ногах.

– Вы что, чокнулись? У него голова разбита! Эй!

Сержант загрузил воина в зарешеченный зад «уазика», захлопнул дверцу и повернулся к Зарокову:

– Чего орешь? И до него дело дойдет.

– Да ему «скорая» нужна! – разозлившись, рявкнул Зароков. – Он же пацан совсем.

– Как драться, так ничего, а как ответ держать – «пацан совсем», – между делом ответил сержант, встряхивая очередного лежащего на асфальте бедолагу. Тот что-то мычал и держался за живот.

– Вставай, вставай, сейчас все пройдет, – злорадно сказал ему сержант и рывком поднял на ноги.

По улице уже никто не бежал, вся толпа давно скрылась где-то за углом. Теперь на опустевшей улице стояли все пять милицейских «уазиков», бродили менты и лежали то тут, то там десятка два человек. Некоторые совсем не шевелились. Зарокову стало жутко. В прошлый раз ему не довелось увидеть «куликово поле» после битвы: помятый, перемазанный сметаной и злой, он поскорей унес ноги. Со стороны улицы Ленина к полю битвы ехали три автобуса – для задержанных.

Теперь Зароков подошел к одному из неподвижно лежащих посреди дороги тел. Он наклонился и потрогал руку с разбитыми костяшками пальцев, напряженно всматриваясь в детское еще, но так непривычно сосредоточенное лицо. Парень недовольно открыл один глаз и прошипел:

– Отвали, чучело…

Зароков отпустил его и выпрямился.

Сунувшаяся из-за угла на улицу какая-то зеленая «Волга» нерешительно остановилась, затем поспешно развернулась и скрылась. Зароков посмотрел на парня с разбитой головой. Тот уже сидел, привалившись к забору, и вяло ощупывал затылок. Зароков подошел, на ходу вытирая окровавленную руку платком, и спросил:

– Эй, парень, ты как?

– Нормально, дядя. До свадьбы заживет, – хмуро ответил тот и остался сидеть на траве. Зароков вошел в калитку. Старуха стояла на дорожке и смотрела в его сторону. Долговязый парень ждал у авосек, внимательно глядя на улицу. Подошедшему Зарокову он негромко сказал:

– Пойду я. Дворами сподручнее будет.

И обернулся к старухе:

– Бабушка, спасибо за защиту. У вас выход на заднем дворе есть?

– Ну есть, а тебе зачем? Чай, с отцом по улице не дойдешь?

Парень помотал головой:

– Не, мне так ближе. Дружок у меня вон там живет.

Он показал рукой на домик, торчавший за огородами. Старуха посмотрела.

– К Славке, что-ль?

– К нему, – не моргнув глазом, подтвердил парень и обернулся к Зарокову:

– Я пойду, па?

Зароков сделал вид, что размышляет и кивнул:

– Ладно, сынуля. Только чтоб не допоздна! Тебе еще уроки делать.

Парень заговорщески подмигнул, и пошел вслед за старухой на задворки. Зароков подхватил свои авоськи и вышел на улицу, где уже было вполне безопасно. Он пошел дальше по злополучной улице, и ему навстречу проехало сразу три «скорых». «Что-то много их на сегодня», – подумал Зароков невесело. Пройдя до середины улицы, Зароков увидел разобранный штакетник, напоминающий пустую пирамиду для хранения личного оружия, и бабу, озабоченно бродившую возле него, тихонько матерясь.

– Фашисты, ети вашу мать, – донеслось до него. На асфальте кое-где валялись штакетины от заборов, обрезок трубы, чья-то шапка с вышивкой «Спартак» и ботинок. Зароков плюнул и пошел быстрей. Улица еще не кончилась, сворачивать было рано, но он все-таки свернул наугад, прямиком между многоэтажных коробок, желая побыстрей оказаться дома. Зароков петлял по незнакомым и пустым дворам, пока на скамейке возле одного из подъездов не увидел человека. Подойдя чуть ближе, он вдруг узнал его. Это был Дым Белянович. И выглядел он сейчас как заправский профессор, эдакий типичный представитель из, так сказать, старой гвардии. Был он в безукоризненном бежевом плаще, из-под которого выглядывали ноги в идеально выглаженных серых брюках, руки чинно покоились на шикарной трости дорогого вида, которую он поставил перед собой, на седой благородной шевелюре восседала шляпа в тон плащу. Сейчас он был в небольших аккуратных очках, и сквозь них смотрели всепонимающие спокойные глаза, а седая бородка благодушно и приветливо кивала Зарокову – Дым Белянович здоровался. Зароков поздоровался в ответ и сел рядом.

– Что, Николай Иванович, угодили в мышеловку? – спросил Дым Белянович. Зароков поправил положенные рядом авоськи и кивнул:

– Да уж… Спасибо добрым людям, укрыли.

Дым Белянович понимающе покачал головой.

Из недр панельного дома, возле которого они сидели, раздавались невнятные звуки баяна. Зароков опять вспомнил равнодушных ментов, собирающих свой урожай и парня с разбитой головой у забора. Он откинулся на спинку скамейки, и воззвал устало, и вовсе не ожидая ответа:

– Что им всем нужно? Для чего это все?

– Это котел, Николай Иванович. Растущая протоплазма буянит, требует нагрузок, острых переживаний, действия. У них чешутся растущие зубы, и они грызут чужие ботинки. Ребенок писает в кроватку и, делая первые шаги, получает синяки.

– Куда такие шаги их приведут?

Дым Белянович развел руками:

– Кого-то в следственный изолятор, кого-то в обсерваторию и Большой театр. Последних, конечно, будет гораздо меньше.

– Вот именно.

– Но вы знаете, люди, сами много читающие и ценящие классическую музыку, тоже нередко доходят до такого вот мордобоя, только масштабы этого мордобоя гораздо обширнее. Вам знакомо такое понятие как омницид?

– Э-э… Уничтожение человечества?

– Всеобщее уничтожение. Выходит, культура – это еще не панацея от дури. И одной красотой мир не спасти.

– Но что тогда люди делают не так? Почему происходит вот это все?

– Человек ищет свое место в этом мире, – развел руками Дым Белянович.

– Может, он не так это делает? И, кстати, что ему еще делать?

– Искать себя в этом мире.

– Не вижу разницы.

Дым Белянович закинул ногу на ногу и перехватил свою трость посередине, элегантно и непринужденно помахивая ею в воздухе:

– А вы посмотрите внимательнее. Место – где бы оно ни находилось – принято обустраивать. Для начала, скажем, поставить туда стул. Лучше, конечно, кресло. А еще лучше диван. Понимаете? Место расширяется. Вот уже необходимо что-то еще – телевизор. Шкаф. Гараж. И люди вокруг – если, конечно, они не залезают на ваше место своими локтями – нужны для того, чтобы на их фоне вы выглядели более выигрышно. А человеку, ищущему себя, много не нужно. Ему необходима только возможность двигаться, чтобы смотреть на мир и слушать, как его внутренняя сущность отзывается на увиденное им.

Зароков усмехнулся:

– Тогда получается, что цыгане – самый мудрый народ.

Дым Белянович хитро посмотрел на него поверх очков:

– Отчасти да. В конце концов, что вы о них знаете? В вашем распоряжении лишь горсть штампов – гадание, мошенничество, конокрадство. Цыганский барон. Песни под гитару. Табор, костер и цветастые юбки. Так? Но даже среди этого стандартного набора можно сразу заинтересоваться некоторыми вещами. Что такое гадание цыганки? А вдруг она действительно может видеть чужую судьбу? Случаи бывали. А песни? Людей своего общества, поющих под гитару, вы называете бардами. Почему же у цыган песни не могут быть такими же глубокими?

Зароков пожал плечами и промолчал.

– Вот видите. А вы говорите – цыгане. На Земле существует множество течений, неких сообществ, незаметных и закрытых, куда могут попасть очень немногие. Они мордобоем не занимаются.

– Религии? Секты?

Дым Белянович неопределенно качнул головой:

– Не совсем. Хотя близко.

– А что же тогда делать обычным людям?

– Вариться в котле, – улыбнулся Дым Белянович.

– Но это же отвратительно! – у Зарокова в голове снова пронеслись жуткие глухие удары и он отчетливо вспомнил свежие багровые пятна на асфальте.