С.Островой

Конечно же, вышеприведенные тексты и стихотворения адресованы взрослым читателям, но кое-что я нашел в записях Алексея Николаевича и для детей. Вот стишок крымского поэта В.Орлова в сокращенном виде:

Понравилась мне и коротенькая зарисовка Е.Дунской:

В самом конце своих записей Алексей Николаевич пишет: «Надо поговорить с учительницей первоклашек Верочкой Олейниковой. И еще одна для нее же выписка. Автор Л.Леонов: "Дети должны стать защитниками природы, а не нахлебниками ее, не жестокими разорителями лесного уклада, должны всегда чувствовать в себе человека, покровителя более слабых созданий природы – тех, что чирикают, плещутся, просто зеленеют". В разговоре с ней я могу сослаться на ряд европейских стран, где курс охраны природы читается и для тех, кто "в первый раз в первый класс". Она умная, чуткая… Она поймет…».

На следующее утро, захватив выписки Алексея Николаевича, я вновь пошел к нему и вновь его не застал. Сосед окликнул меня через забор и сказал:

– Николаич на берегу, наживку ловит, на рыбалку завтра собирается. Туда идите, – он неопределенно махнул рукой.

Я поблагодарил его, направился к берегу и пошел вдоль него по направлению к Кара-Дагу. Море лежало спокойное и умиротворенное. Короткие, чуть слышные всплески волн лениво зализывали мои следы, оставляя на мелкой мокрой гальке обрывки водоросли цистозиры и прозрачные ошметки медуз, растерзанных, вероятно, недавним штормом. В воздухе стоял густой запах водорослей. В их темных тугих валках жило множество юрких морских блох. Стоило поддеть водоросли ногой и потревожить их, как маленькие прыгучие существа сразу же прятались поглубже, не давая ни поймать, ни рассмотреть себя. Местные мальчишки ловили на них всякую рыбью мелочь: ярко раскрашенных зеленушек, серебристых окуньков-недомерков и пучеглазых головастых бычков.

Я вспомнил, как принес однажды целую коробку, битком набитую этими блохами, домой и поставил ее до утра в сарай к Бабе Бер, прикрыв сверху половинкой кирпича, и как потом кирпич этот кто-то сдвинул, а куры распотрошили всю коробку и с великим удовольствием склевали всех блох – плод моего двухчасового упорного труда под раскаленным солнцем. Никогда до этого я не был так настойчив и терпелив и все-таки набрал этих проклятых блох, и – на тебе! Я ревел от обиды и обещал Бабе Бер перевешать всех ее кур, а Баба Бер кивала головой и говорила: «А как же их не перевешать, окаянных, за такое хулиганство. У-у-у, ненажоры, навязались на нашу с Сашей голову».

А потом я вспомнил, как поймал морского дракона и наколол палец о шип на его спинном плавнике и как распухла у меня рука, а мама и Баба Бер лечили меня примочками из софоры. И как однажды на берегу после шторма лежал крошечный мертвый дельфиненок, гладкий, холодный и упругий, как туго накачанная резиновая сигара, и мордочка у него была забавная и длинноносая, и хвост какой-то птичий. И как всем его было жалко, а потом мы с ребятами решили ему устроить пышные похороны. Витька Щадренко – мой главный, как говорила Баба Бер, супротивник, сказал, что его надо похоронить на берегу, а я ответил, что так как это морской ребенок, то и погребение должно состояться в море, согласно морским обычаям и законам. Этот глубоко принципиальный конфликт можно было разрешить только дракой. Она и состоялась, в результате чего посрамленный Витька забежал на скалу и грозился оттуда спихнуть на нас здоровенный валун. Я и мои сторонники привязали к хвосту дельфиненка камень, отплыли далеко от берега и опустили его там, и он медленно и торжественно погружался на дно хвостом вниз, а мы густыми голосами гудели какое-то подобие похоронного марша.