Потом мы по очереди ныряли к нему на дно и выложили круг из камней, обросших цистозирой. Все получилось красиво и здорово. Дельфиненок «стоял» в воде в строгом черном траурном фраке, в «прорезе» которого сверкала белая манишка. Одинокий и элегантный, он гордо поднял вверх мертвую голову, вокруг него тихо шевелились водоросли, а на дне в почетном карауле застыли в черных «рубашках» камни. На следующий день подул сильный ветер. Начался шторм, и, когда море успокоилось или, как говорят в Крыму, «легло», мы уже не могли найти ни дельфиненка, ни «могилы», организованной нами из сострадания к погибшему морскому детенышу.

Целиком погруженный в воспоминания, я едва не наткнулся на человека. Стоя на коленях, он шарил рукой под большим камнем и, неловко изогнувшись, старался заглянуть в вырытую им песчаную ямку. Я сразу же узнал его, остановился и сказал:

– Здравствуйте.

– Добрый день, – ответил он, обернувшись.

За толстыми стеклами очков я увидел небольшие серые глаза. Смотрел он спокойно и доброжелательно. Светлый полотняный берет был сплющен блином и надвинут козырьком на самые брови. Над пухлыми губами торчала аккуратно подстриженная щеточка седых усов. Оттого, что губы в уголках рта были чуть-чуть приподняты, выражение лица у него было такое, словно он только что перестал улыбаться или вот-вот улыбнется. В руке он держал маленькую морскую собачку и раковину мидии.

– Вы новенький здесь? – спросил он и, сунув рыбку и мидию в подвешенный к поясу мешочек, поднялся с колен.

– Вчера приехал.

– Отдыхать?

– Как вам сказать… и отдыхать, и проведать.

– К кому, позвольте полюбопытствовать, не к Дарье ли Феофилактовне? Я имею в виду бабушку Березкину.

– К ней, – засмеялся я и добавил: – А ведь вы – Алексей Николаевич!!

– Ну вот видите, как хорошо получается. Давайте знакомиться, Саша, – улыбнулся Алексей Николаевич, вытер о подол рубахи руку и протянул ее мне. – Наслышан о вас от Дарьи Феофилактовны.

– Мы ее в семье Бабой Бер зовем, и вы так зовите, а то ведь длинно очень, пока выговоришь. Она не обидится, – заверил я.

– Неловко как-то, хотя в поселке все зовут ее Бабой Бер. Она так о вас, Саша, рассказывала, что мне в голову не приходило, что вы ей не родной внук. Ну ладно, мы еще с вами обо всем этом поговорим как-нибудь. Я вот тут охочусь за всякой мелкой живностью, завтра с утра рыбачить собираюсь. Если вам это занятие не в тягость и вы свободны, – присоединяйтесь. Но на двоих, соответственно, и наживки надо больше. Поможете?

– С удовольствием, – обрадовался я и, подвернув брюки, шагнул в воду.

– Вы помоложе, ворочать будете камни, сдвигать их, какие по силам, а я мешочек наполнять. Если морские черви попадутся, на кефаль сплаваем. Вчера, говорят, косяк стоял в Львиной бухте. – Алексей Николаевич помолчал и добавил: – Тут некоторые внакидку ловят крючьями-якорьками, не люблю я этого, варварством считаю. Мы уж лучше на наживку попробуем. Снасть у вас есть?

– Донка есть, спиннинг и самодуров к нему парочка.

– Ну, на самодур сейчас плохо ловить, ставриды в этом году мало, стороной она наши бухты обошла. Вот запасемся наживкой и пойдем домой. У меня есть мелкие крючки и леска японская, донок навяжем. На ерша, бычка и луфарика сплаваем, а может, и сарганом разживемся.

Через час с плотно набитым мидиями, мальками и креветками мешочком мы двинулись в поселок. Солнце стояло уже высоко, было жарко, от скал волнами шел раскаленный воздух, пахнущий нагретым камнем и полынью. В кустах скумпии оглушительно и упоенно орали цикады.

– Лето ликует, – сказал Алексей Николаевич, – надевайте сандалии, сейчас на каменистую тропку выйдем, щебенка там. Мне в мокрых кедах ногам удобно и прохладно. Я только в них у берега хожу и вам советую. Однажды на дохлого ерша голой ногой наступил, после этого целую неделю хромал.

Ближе к поселку Алексей Николаевич остановился, спустил закатанные штанины, поправил берет, снял с пояса и взял в руки мешочек. Глядя на него, я тоже застегнул ремешки сандалий и заправил рубашку в брюки. Переглянувшись, мы двинулись дальше.

– Алексей Николаевич, – сказал я, – вчера был у вас, не застал. Молоко у калитки оставил, велел вашему коту охранять его.

– Он у меня отменный воришка и до молока большой охотник, вот только крышка мешает.

Я помолчал, но потом решился и сказал:

– Записи свои вы оставили у Бабы Бер. Они в кармане куртки были, которую вы просили постирать. Не сердитесь, пожалуйста, я их прочел…

– Прочли, значит? – скосил на меня повеселевшие глаза Алексей Николаевич. – Ну и как, ну и что? Интересно? Понравились?

– Еще бы не понравились! – обрадовался я. – Я аналогичными вопросами с первого курса интересуюсь. Так что можете себе представить, с каким удовольствием я прочел их.

– Да-а-а-а! – протянул Алексей Николаевич. – Чувствую, что скучать мне с вами не придется. Говорить нам не переговорить.

Алексей Николаевич остановился у своей калитки и пропустил меня вперед.

– Вот и моя хижина. Стар домишко, но держится молодцом, и я надеюсь, что уж меня-то во всяком случае он переживет, не оставит без крова, – сказал Алексей Николаевич и, глянув через мое плечо, предупредил: – Тут курица Софи на жительстве обретается, очень агрессивная дама. Двор считает своей кровной недвижимой собственностью, меня и сожителей моих только терпит, гостей, как правило, осыпает бранью. Что за удивительный характер! Ну ладно бы гусыня была или цыплят водила… Вон она, под деревом копается.

Я шел за Алексеем Николаевичем, с любопытством посматривая на толстую темно-рыжую курицу. Вот она заметила Алексея Николаевича, потом меня, решительно перетряхнула перья и, раскачиваясь и набирая скорость, ринулась к нам.

– Внимание! – сказал Алексей Николаевич.

Мы остановились. Курица подкатилась к самым моим ногам и, медленно перекладывая голову с боку на бок, оглядела меня. Осмотр, вероятно, не дал ей ничего утешительного. В ее глазах я был не лучше других и в достаточной мере пройдоха, посягнувший на ее территорию, и потому она взорвалась такой бранной куриной скороговоркой, что я оторопел от неожиданности и тупо воззрился на пернатого Цербера.

– Вы знаете, эта особа всегда напоминает мне одесскую торговку, – задумчиво глядя на курицу, сказал Алексей Николаевич. – Посмотрите, как она упоенно «ругается», закатывает глаза и охлопывает себя крыльями по жирным бокам. Была в Одессе такая тетя Рива, торговала рыбой. Благодаря своим внушительным размерам и пронзительному голосу дешевле остальных скупала у рыбаков ставриду и втридорога ее перепродавала. Раньше всех на берег прибежит и лодки ждет. Рыбаки уже знали ее, как увидят, так предпочитают лишние полчаса в море поболтаться, пока она какого-нибудь другого ротозея заговорит и корзину наполнит. Перекричать ее было невозможно. Она выпаливала тысячу слов в минуту, совала под нос вконец ошалевшему рыбаку рыбу и вопила на весь берег: «Люди добрые, имею сказать до вас пару слов. Этот лайдак уговаривает мене, честную женщину, за то, что это товар». Рыбак в тон ей отвечает: «Гуляйте дальше, мадам, самолюбие мне дороже». «Босяк, – кричит тетя Рива, – с вами дело иметь неприлично такой даме, как я, вам цыцю мамину сосать надо, а не торговаться. Нет, еще раз обратите ваше образованное внимание! Что вы скажете за эту рыбу, люди добрые? Это же не рыба, а несчастье на мою голову. Я все знаю за жизнь, я все знаю за рыбу. Что с этого будет? Ровным счетом убыток. Пусть я сделаю грех, если куплю этот протухший товар за вашу цену», – и т. д. и т. п., пока рыбак не отдаст весь улов за ту цену, которую тетя Рива сочтет нужным предложить.

Алексей Николаевич так точно передал одесские интонации тети Ривы, что я громко расхохотался. Софи тотчас перестала «ругаться», удивленно посмотрела на меня, как на травмированного жизнью, отвернулась и стала энергично разгребать землю лапами, осыпая пылью мои ни в чем не повинные ноги.

– Высшая степень недоброжелательства и пренебрежения. Я бы на вашем месте этого так не оставил, – усмехнувшись, сказал Алексей Николаевич. – Однако пойдемте, вам предстоит знакомство еще с двумя моими домочадцами, надеюсь, на этот раз более приятное.