– Французский, армянский – все из одной бочки!

Из-за поворота показалась сверкающая на ярком солнце бежевая 21-я «Волга».

– Ребятки, мигом заканчиваем, шеф едет!

Шедевр отечественного автопрома въехал на пятачок меж двух березок рядом с импровизированной банкетной поляной. Стремительность в линии кузова, декоративный контур заднего крыла, ниспадающий багажник, антенна по центру крыши и сверкающая на солнце порывистая фигурка оленя на капоте излучали почти буржуазную роскошь. Не менее роскошно выглядел и владелец автомобиля в длинном светлом плаще и неотъемлемой части модного гардероба тонком свитере с воротником-стойкой.

Как только в пышущей глянцем щеголеватой легковушке заглох мотор, Фима по-лакейски отворил дверцу:

– Марк Наумыч! Как я рад вас видеть! К приему высоких гостей все готово!

– Да ты, Ефим Ильич, я гляжу, тоже уже готов!

– Ну что вы, Наумыч, как можно, я, так сказать, только пробу снял. И что я вам скажу – армянский от французского, да еще отборного, можно отличить только по внушительной цене!

За шефской «Волгой» прибыли несколько «Москвичей», и на открытую поляну гурьбой высыпали коллеги из Оршицкой районной потребкооперации.

– Фима, видать, сегодня не простые ревизоры пожалуют, раз ты тут так расстарался, – подал руку еще один Фима, он же директор районной заготовительной конторы Ефим Шлесинберг.

– Да уж, наш Наумыч толковый, хитрый и умелый, знает, с кем устанавливать связи, на кого опереться и кого подкормить в нужный момент для всеобщего блага.

Через полчаса накрытые столы на вытоптанной поляне ломились от изысканных блюд, а собравшаяся вокруг партийная элита из области громко чокалась с устроителями импровизированного банкета на природе. Чуть поодаль томились ревизоры – после роскошной вечеринки за городом им предстоит проверить Оршицкую районную потребительскую кооперацию на предмет всяческих торговых нарушений. На правах хозяина первым слово взял Марк Наумович.

– Дорогие друзья! Система потребкооперации в СССР создавалась для того, чтобы в сельской местности организовать настоящую торговлю, без дефицита, так сказать. Но наша работа – это не только склады, где хранятся закупленные у населения продукты, не только перерабатывающие цеха, скотобойни, колбасные цеха и магазины. Наша цель – создание огромной хозяйственной системы, в которой руководящая и направляющая роль принадлежит вам, мои дорогие гости! За вас!

Трудно сказать, кто больше верил в слова тостующего: сам ли, излучая дикую усталость, верноподданные его или все-таки многочисленные властные любители халявы.

После третьей рюмки первый секретарь Витебского обкома партии звякнул рюмкой коньяка, зацепил вилкой сочную буженину и, не сильно прожевывая, молвил:

– Я слышал, что твой райпотребсоюз признан лучшим в Союзе. Мне даже по секрету сообщили: скоро в гости к тебе сам Косыгин пожалует!

Марк Наумович от нежданной новости поперхнулся.

– Готов встретить высокое начальство на высшем уровне?

– Ну что вы, Владимир Николаевич, мы никогда не подводили, – затянулся сигареткой Наумыч.

– Только не вздумай курить при нем.

– Не выносит дыма?

– Легенды рассказывают про министра. Будто бы он бросил курить сразу после войны. И как-то, принимая построенную табачную фабрику где-то в Грузии, попросил у директора сигарету. Тот почтительно протянул высокому гостю пачку американских, которые курил сам. Косыгин внимательно посмотрел на директора, развернулся и уехал. Ему стало ясно, что фабрика высоким требованиям не соответствует, а ее директор явно на посту оказался по ошибке.

– Ну, мы точно на своем месте, и у нас американских колбас Косыгину никто не предложит! – парировал Марк Наумович под общий хохот коллег.

Тем временем Фима искал повод укрыться от глаз уже известной ему грузной дамы, сопровождавшей партийного руководителя области, однако чем больше он старался исчезнуть из ее поля зрения, тем настойчивее не ведающая отказов женщина к нему приближалась:

– Ефим Ильич, ваше здоровье! – еще немного, и подвыпившая дама может просто повиснуть на Фимином плече.

– Минуточку, извиняюсь, я сейчас…

Фима ускользнул, дабы вновь не перебрать лишку и, пока при памяти, раздать драгоценные продуктовые наборы не менее драгоценным гостям. По давней кооператорской традиции – чтобы и дальше работа спорилась, полагалось нагрузить высоких покровителей не только французским коньяком, но и отменной колбаской. И завтра, когда для реагирования на очередную анонимку прибудут ревизоры в потребительскую кооперацию и составят акты о мелких недостатках, они с легким сердцем и сытым желудком подпишут необходимые бумаги, а в огромной системе по перемещению благ туда, где их нет, но есть деньги, все начнется сначала.

– Ну что ж ты весь вечер от меня уворачиваешься? – не успел Фима рассовать подарки, как перед ним нарисовалась все та же партийная грузная дама.

– Нет, ну что вы… просто занят немножко… Простите… прости, голубушка! – бормотал Фима, пытаясь вспомнить, как зовут навязчивую знакомую, с которой давеча на пьяную голову позволил себе лишнего.

– Как стемнеет, освободишься? – напирала партократка с пышной грудью и высокой куксой. Обливаясь потом, столбенея, Фима изо всех сил старался придумать хоть какую-нибудь отмазку, но, так ничего и не придумав, безнадежно выдохнул:

– Да, дорогуша, как стемнеет, непременно… освобожусь.

Ловко затесавшись между многочисленной жующей публики, Фима устремился искать водителя, ибо отлично понимал: он не настолько пьян, чтобы и дальше совершать глупейшие поступки. И потом, Рыжиков всегда был примерным семьянином, прекрасно обеспечивающим семью. «Боже мой, ну как можно? Променять красавицу Аннушку на эту огромную бабу-цербера, да еще с такими связями! Скандала не оберешься!»

Неожиданно быстро уносившему ноги бедняге на глаза попался Ефим Шлесинберг, и это могло стать спасением. В свои 38 лет тезка так до сих пор не женился, поскольку все детство, отрочество и юность был маменькиным сынком, а когда внезапно родительницы не стало, самостоятельно найти спутницу жизни оказалось выше его сил. Нравились ему в основном женщины властные и рослые, слегка напоминающие маменьку, но подойти к ним не хватало духу.

– Тезка, я могу помочь тебе со свиданием с одной напористой партийной дамой средних лет, при хорошей должности и связях!

– Хорошенькая?

– Ну разве это главное? Вспомни, когда в последний раз ты притрагивался к женской груди? Пять или десять лет тому назад? – Фима старался бить по самому больному. – Прямо сегодня, как стемнеет, у того дуба тебя будет ждать ОНА! – в этот момент Фима заметил своего водителя и, не дожидаясь ответа, ринулся в его сторону.

– А как ее зовут? – успел вдогонку прокричать Шлесинберг.

– Вот и познакомишься, – садясь в автомобиль, вымолвил Фима, но маменькиному сынку уже не суждено было это услышать. – Домой, Толян, живо! Устал что-то я сегодня.

Сутки напролет промучившись от зубной боли, Анна Ивановна, вынужденная ожидать визита к врачу еще столько же, нашла в закромах мужа дорогой коньяк и, осушив половину бутылки, уснула на диване.

К тридцати годам ухоженная женщина в самом расцвете сил добилась всего, чего хотела, – тихого и обеспеченного замужества, которое позволяло не работать и наслаждаться жизнью.

Ее отец, талантливый и остроумный театральный режиссер, умер, когда девочке едва исполнилось десять. Оставшись с двумя детьми на руках, мать Аннушки, недолго думая, чтобы как-то свести концы с концами, одну комнату в столичной трехкомнатной квартире сдала квартирантке, студентке института иностранных языков. Жилица была невероятно стройна, красива и ухоженна, но главное – одевалась в модные импортные вещи, чем вызвала в маленькой Аннушке не только восхищение, но и простую зависть. Девочка ненароком наблюдала за студенткой и училась тонкому искусству ухаживать за волосами и кожей. Райское время начиналось, когда квартирантка отправлялась в институт, – тогда Аннушка проникала в ее обитель, брала косметику, духи и устраивала примерку всего того, что висело в шкафу. Когда девочке исполнилось тринадцать, и она стала похожа на девушку, чопорное материнское воспитание не смогло сломить вырывающийся наружу дух экстравагантного авантюризма, который, по всей вероятности, она унаследовала от отца.