Спустя пару месяцев или чуть больше, Моррисон устроился на работу в местную школу. Он преподавал там английский, а вечерами засиживался в библиотеке. Школа находилась недалеко от дома, и он брал старый мотоцикл Марко, чтобы добраться до нее. Лучана же шила кое-какие вещи по заказу от небольшого магазина по соседству. Иногда, вечерами, они возвращались домой на мотоцикле вместе, и она крепко обнимала Моррисона, стоило ему разогнаться. Они мчались по сельским дорогам, и мелькавшие по бокам деревья сливались в единое зеленое полотно.
Капитану Моррисону порой казалось, что его жизнь также сливается в нечто одноцветное и одномерное, а он, будто на мотоцикле, проносится мимо. В такие моменты он отгонял подобные мысли и любовался пейзажами, которые веками вдохновляли художников. Он любил классические итальянские пейзажи, как и классическую живопись, но все же предпочитал ей более поздние, неакадемические течения, где художественный поиск, переживание и свобода не просто заявляли о себе, но словно наполняли своим криком немые полотна. Там краски не совпадали с красками реальности, а фигуры людей подчас были и вовсе деформированы, но Моррисон именно в них видел ужасающе прекрасную реальность со всех ее сторон. Его собственной жизни, окрашенной в приглушенные тона, не хватало смелых темных мазков и выразительных линий, которые так ловко выражают чувства на холсте.
В противоположность Моррисону, Лучана нуждалась в тихой и спокойной жизни. Она не скучала по городской атмосфере, тогда как он жаждал вырваться из деревни. Он смотрел на безмятежную и счастливую Лучану и прятал свои внутренние желания в самые дальние уголки своей души. Он решил, что сможет жить в тишине ради нее, потому что, казалось, она уже давно жила ради него. Ее глубокая привязанность и чувство к Моррисону особенно читались в мелочах: в том, как она старательно выглаживала карманы и воротники его рубашек, как бережно проводила рукой по его волосам, когда непослушная прядь выбивалась и падала ему на лоб, как смотрела ему вслед, когда он уезжал на работу. Марко все это видел и был счастлив вместе с ней. Он был рад, что дочь нашла своего человека. После смерти жены он особенно остро чувствовал тяжесть одиночества. Марко не был амбициозным, он любил простоту жизни, и любовь была для него чем-то, что вписывалось в простоту. После женитьбы на матери Лучаны, жизнь Марко стала спокойной и счастливой. Моррисон словно боялся такого спокойствия. Я не знаю, что он в нем видел. Возможно, усматривал фальшь. Или ловушку. Может быть, для человека с таким замечательным умом как у Моррисона, тихая жизнь и вправду походила на клетку. Я также не знаю, откуда у него взялось такое устойчивое сознание того, что любовь невозможна без страданий. Эта формула, видимо, жила в его мыслях давно. Мне хотелось согласиться с Моррисоном, но все же, я надеялась, что в этом вопросе он заблуждается.
Время от времени Моррисон выезжал из деревни, чтобы провести время в Риме. Он часто заходил к Бернардо, чтобы пообщаться со старыми знакомыми и позаниматься английским с Таддео. Сначала Моррисон подумал, что у него теперь есть все. У него был шумный город, где можно было перебежать дорогу и услышать недовольные крики водителей в свой адрес, выпить вино с друзьями и побродить среди античных зданий и церквей Ренессанса. Также была спокойная идиллическая деревня, где его ждала восхитительная женщина, и где он мог насладиться партией в домино с Марко в воскресный полдень. Однажды вечером он засиделся у Бернардо до полуночи и обнаружил, что у него нет сил на дорогу домой. Они отмечали очередной день рождения кого-то из завсегдатаев и распевали народные итальянские песни. Таддео предложил Моррисону переночевать у него. Позвонив Лучане, Моррисон осмотрелся в небольшой квартирке Таддео. Постеры из фильмов, бесхитростно приклеенные к стенам и повсюду разбросанные книги, вдруг напомнили Моррисону о том, как приятна, тяжела и интересна юность. В этом маленьком пространстве все дышало свободой и протестом. Удивительно, подумал тогда Моррисон, насколько небогатые студенты свободнее духом состоятельных людей, запертых в свои роскошные особняки и ставшие пленниками материального мира. Он смотрел в окно и видел молодых людей, собравшихся у фонтана и о чем-то споривших. К ним направлялась девушка. Минута, и вот уже она бежит в другую сторону с одним из этих молодых людей. Моррисон услышал их смех и улыбнулся сам. Вдруг ему тоже захотелось спорить и бегать по городу, словно мальчишка. Его мысли лихорадочно забегали. Он не смог заснуть до рассвета, и вернулся домой к вечеру следующего дня.
Лучана была обеспокоена непривычно долгим отсутствием капитана Моррисона. Внешне она не показала свои переживания, но в душу закрались какие-то сумрачные опасения. Она словно стала еще более спокойной и еще более легкой. Казалось, что даже ее шаги стали звучать тише. Несмотря на свои противоречивые чувства, Моррисон и Лучана были счастливы. Они все также вместе гуляли, любуясь пейзажами, ходили в местный ресторан, где все очень их любили, и просто были вместе.
Я не знаю точно, сколько они прожили вместе. Месяцев шесть, а может, и больше. Моррисон мог бы остаться с Лучаной в Торричелли и прожить там неспешно всю свою жизнь. Он бы работал в школе, возвращался вечерами домой и сидел на веранде, и только закат бы придавал новые краски безвозвратно ушедшему дню. Потом, возможно, он бы написал книгу. Все это могло произойти, но масштаб такой жизни не соответствовал размаху личности капитана Моррисона. Так однажды сказала Лучана. Как-то раз, когда она смотрела на отдаляющуюся машину Моррисона, то представила, что в какой-то день он не вернется. Английский харизматичный военный, с которым она познакомилась в неспящем Риме, не смог бы прожить тихую жизнь в деревне Торричелли. Моррисон изменил жизнь Лучаны, преобразив ее изнутри, и теперь ему предстояло повлиять еще на несколько жизней.
В том письме, которое мне дал мой друг, почти ничего не было сказано о его расставании с Лучаной. Мне пришлось самой восстановить некоторые детали, основываясь на нашем с ним общении. Я поняла, что после того, как он остался ночевать у Таддео, его поездки в Рим стали частью его повседневности. Он часто звал Лучану с собой, но она либо неохотно соглашалась, либо тихо отказывалась и проводила вечера дома или в местном кафе. Она чувствовала себя потерянной, когда находилась в городе с тех пор, как получила известие о смерти матери, которое окрасило все вокруг своей черной дымкой. Лучана предпочитала оставаться дома, проводя время с отцом и читая на веранде, в то время как Моррисон растворялся в звуках и красках города. Они все еще жили под крышей старинного каменного дома, но в созданном ими мире, скреплявшем все это время их жизни, произошел надлом, неумолимо растущий в их сердцах.
Пленники порядочности, Моррисон и Лучана не могли поделиться друг с другом своими тревогами. Благородство моего друга порой мешало быть ему честным с самим собой. Лучана знала об этом, и тихонько плакала, когда никого не было рядом. Она плакала, моя посуду, и ее глаза будто становились еще чище, а слезы стекали прямо в раковину. Она плакала, когда шила платье для магазина или когда читала на веранде. Она плакала, потому что чувствовала некую безысходность, которая томила ее изнутри. Зыбкая неуловимая причина этого состояния лишила Лучану всякого спокойствия.
Капитан Моррисон возвращался из Рима в Торричелли со странным чувством вины. Оно возникало на пути домой и появлялось вместе с ним на каменных ступенях крыльца старого дома. Моррисон старался не дать ему войти в дом, но его старания не были оправданы, потому что оно уже было там – это чувство давно поселилось внутри Лучаны. Оно посеяло тягостное ожидание или плохое предчувствие, в которое были заключены все трое – даже Марко притих и будто стал еще менее заметным. Тишина захватила все пространство, она носилась по дому, врезаясь в окна и отскакивая от стен.
И все же наступил вечер, когда Лучана прождала три часа капитана Моррисона на крыльце, чтобы сказать, что он должен уехать. С легкостью на сердце, с болью в душе, она отпускала его, как отпускают выздоровевшего птенца, который только научился летать. Только птенцом была она сама, а у Моррисона, казалось, всегда были крылья. Лучана поняла, что стены столетнего дома деревни Торричелли не дают ему их расправить. В тот вечер они долго сидели на кухне и разговаривали, как когда-то в ресторане Бернардо. Свет все также мягко очерчивал лицо Лучаны, и Моррисон все также видел в ней Камиллу Моне. Они смотрели друг на друга и думали о том, как один изменил жизнь другого. Потом Лучана улыбнулась Моррисону, заключив в этой улыбке все свои страдания и все свои радости, и проводила его до двери. Стоя на крыльце, она смотрела вслед удаляющейся машины Моррисона, и внутри нее постепенно рождалась надежда, у которой, на этот раз, не было ни причины, ни ориентира.
