– Почему вы это сделали, герр Леншерр? К чему столько возни с каким-то пленным?

Немец с секунду остается стоять спиной к нему, после оборачивается и будто удивленно смотрит на Ксавьера:

– Вы же сами говорили, что если я не пересмотрю свою… хмм… политику по отношению к временно пребывающим здесь людям, то очень скоро буду страдать от недостатка общения, да и вообще испытывать дефицит этих самых людей вокруг. И вот я решил прислушаться к вашим словам.

Леншерр снова берется за ручку, открывает дверь, переступает порог, но вдруг замирает в дверном проеме, поворачивается, словно вспомнив о чем-то. Свет из коридора падает против него, оставляя лишь темный силуэт. И только глаза продолжают хищно блестеть:

– Поправляйтесь скорее, мистер Ксавьер. Нас еще так много ждет впереди.

Замок едва слышно щелкает, а Чарльз с трудом выдыхает, чувствуя, как ледяной страх начинает ворочаться в груди. Сказанные напоследок слова крутятся в голове, Ксавьер перебирает их, ищет различные комбинации, собирает и разбирает, словно головоломку, но единственное, что удается понять на данный момент – оказавшись в руках Леншерра, он очень быстро пожалеет, что остался жив.

***

– И как скоро Чарльз пожалел об этом?

Мужчина опускает подбородок на сцепленные замком руки, неопределенно пожимает плечами, будто не зная, что ответить. Молчит какое-то время, вспоминая что-то или думая, как продолжить рассказ.

– Очень скоро, разумеется. Едва он поправился, его тут же отправили обратно за проволоку. Леншерр глаз с него не спускал. Я сейчас уже не вспомню точно, но если не ошибаюсь, больше месяца Ксавьер пытался помогать другим заключенным, по мере своих сил, естественно, а комендант знал о каждом его шаге. Это действительно чудо, что врач не сгинул в одном из карцеров; от болезней, от недоедания. Суть не в этом, а в том, что Леншерру понадобилось не так много времени, чтобы понять, что такими методами Ксавьера ему не сломать. Тогда он начал зверствовать еще больше по отношению к заключенным, зная, что так он точно рано или поздно растопчет англичанина. Фрицу некуда было торопиться, понимаете? В этом и заключалась тактика гестаповцев и остальных гитлеровцев: у них было время, были люди, которых они и за людей-то не считали, и поэтому они могли искать и применять все более и более изощренные пытки и издевательства. Ну, и, само собой, побои. Били буквально за все: не так посмотрел, не так ответил, не туда пошел. Причин особо не искали.

– И все надзиратели вели себя так? Не было кого-то, кто старался закрыть глаза на что-то, не наказывать по пустякам?

– Нет-нет, надсмотрщики зверствовали точно так же, как и их начальник. И били, били… и стреляли. Чего у Эрика Леншерра было не отнять, так это то, что он был отличным стрелком. Никогда не промахивался.

***

Эрик как чувствовал, что сегодня его любимый зверек, его развлечение, которое не надоедало ему вот уже больше месяца, удивит его. Он не просидел и десяти минут на балконе, слегка поглаживая нагретую солнцем теплую рукоять винтовки, как внизу начало разворачиваться действо. Один из надсмотрщиков тащил за волосы женщину, не забывая отвешивать ей тумаки и пинки, а когда она спотыкалась и падала, волочил ее по земле. И само собой Чарльз оказался в ненужном месте в ненужное время, и был единственным, кто вступился за бедняжку.

– Это уже не интересно, милый, – невнятно проворчал немец, зажимая в зубах сигарету. – Нам нужно какое-то разнообразие, пора выходить на новый уровень.

Леншерр никогда не задумывался, сколько он убил. А месяц назад начал счет. Сорок шесть человек. Стольких он лишил жизни, но стольких и не смог спасти Чарльз Ксавьер. Эрику было интересно, как много еще человек должны умереть на глазах ретивого доктора, пока тот поймет, что только комендант может решать, кому в этом месте жить, а кому нет.

Он понимал, что упрямый англичанин набил оскомину всем надсмотрщикам лагеря, потому как, сколько бы его не запирали в карцерах, оставляли без еды и воды, избивали, доктор никак не желал униматься. Поэтому, когда надсмотрщик с силой толкнул Ксавьера, тот не удержался на ногах и упал рядом с женщиной, Эрик, попыхивая сигаретой, с ленцой подумал, что Чарльз совершенно точно получит сапогом по ребрам, а может и не один раз. Но солдат вытащил пистолет и направил его на распластанного по земле Ксавьера.

Выстрел прогремел раньше, чем Леншерр успел понять, что происходит.

***

– Герр комендант, вы хотели меня видеть.

Капитан залпом допил виски, поставил стакан на перила и вошел в комнату, оставив балконные двери распахнутыми настежь.

Занял привычное место в кресле за рабочим столом, отработанным жестом достал портсигар и закурил. Сигареты хватило на четыре затяжки. Все это время Чарльз Ксавьер неуверенно переминался с ноги на ногу, стоя посреди кабинета коменданта. Пожалуй, это был первый раз, когда Чарльз чувствовал себя сконфуженно в присутствии немца и не знал, что сказать. Эрик тяжело облокотился на столешницу, и посмотрел на него давящим, нечитаемым взглядом.

– Герр комендант… – начал было Ксавьер, но Леншерр оборвал его резким жестом, не терпящим возражений. Чарльз благоразумно замолчал, понимая, что комендант в бешенстве и едва сдерживается.

Стоило отдать должное – Эрик достаточно быстро взял себя в руки, медленно выдохнул и, возможно сосчитав мысленно до десяти, сухо бросил:

– Я промахнулся, – и тут же поморщился досадливо, потому что это прозвучало как оправдание.

– Это был очень странный промах, герр комендант.

Конец фразы тонет в грохоте: Леншерр не выдерживает, вскакивает с места, бьет кулаком по столу, отчего пепельница с чернильницей подскакивают и жалобно звякают, а Ксавьер подскакивает вместе с ними.

– Только я могу решать, кому жить, а кому умирать! Я здесь главный, а вы и думать не смеете о том, чтобы нарушать мои приказы или прихоти! Власть в моих руках, когда же, наконец, черт вас дери, вы это поймете и успокоитесь? – и такой Леншерр – с побелевшими от ярости глазами и каменным лицом, едва разжимающий губы, чтобы прохрипеть эти слова – пугает Чарльза больше, чем когда-либо до этого.

Вот в этот бы момент Ксавьеру смолчать, придержать язык за зубами, благоразумно переждать бурю, но слова слетают с губ прежде, чем он успевает остановиться:

– Настоящая власть у того, кто может убить, но не делает этого, герр комендант.

Немец сверлит его поблекшим взглядом, потом отворачивается к окну, глядя, как заходящее солнце отбрасывает последние лучи на крыши лагеря, и вдруг спрашивает:

– Значит, мне нужно было позволить надзирателю пристрелить вас, так? Выбор был невелик: либо я убиваю его, либо он убивает вас. Я принял неверное решение?

– Вы просто промахнулись, герр комендант, – звучит тихо в напряженную спину.

– Уйдите прочь, мистер Ксавьер.

***

Почти неделю Чарльз с тревогой посматривает на балкон, с которого их персональный Бог решает, кому даровать жизнь, а кому смерть. Но оттуда не раздается ни одного выстрела. Вот только Ксавьеру это затишье совсем не нравится. Он гадает, что задумал Леншерр, что он выжидает, и что приготовил для них всех.

Пятничным вечером его окликает один из надсмотрщиков, и приказывает следовать за ним. Англичанин тяжко вздыхает, и с неспокойным сердцем идет в сторону дома коменданта. Он готовит себя к чему угодно, но только не к тому, что происходит.

– Вы станете моим личным врачом, Чарльз.

Ксавьер поднимает недоуменный взгляд и изумленно спрашивает:

– Вы хоть понимаете, что я могу убить вас? Скажу, что делаю вакцинацию против оспы, а на самом деле введу какой-нибудь яд или недопустимую дозу лекарства. Вы понимаете это?

Леншерр подается вперед, пристально смотрит на собеседника и медленно произносит:

- Значит, моя жизнь будет в ваших руках, мистер Ксавьер. Вы ведь сами утверждали, что настоящая власть у того, кто может убить, но не делает этого.