– Что вы хотите узнать? – мужчина уверенным движением стряхивает пепел с тлеющей сигареты.

– Видите ли, я записываю истории ветеранов для статьи. Поколения не должны забывать…

– Я служил в СС, – резко обрывает собеседник.

– Это так, но ваша история так же бесценна, как и истории других людей, которые видели эту войну и пережили ее. Вы же были рядовым солдатом, так? Если вы беспокоитесь об уголовной ответственности, то…

– Мне прекрасно известно, что за сроком давности мне, как рядовому солдату, ничего не грозит.

– Тогда почему вы не хотите поделиться своими воспоминаниями?

– Не думаю, что моя история будет кому-то интересна. Она весьма посредственна.

– Не могу с вами согласиться, но и переубеждать вас не стану. Может быть, вы знаете историю одного из сослуживцев, которую можете рассказать или…

Пожилой мужчина поднимается из-за стола и не по годам уверенной, твердой походкой приближается к окну. Смотрит на занесенный снегом сад, подносит сигарету к губам и делает несколько глубоких затяжек. После оборачивается и пристально смотрит на хрупкую девчушку-журналистку из какой-то местной малотиражной газетенки. Девочке на вид не больше двадцати-двадцати двух лет от роду; она нервно мнет уголок блокнота, который лежит на коленях и неуверенно смотрит на человека, который стоит перед ней: лоб покрывают глубокие морщины и волосы совсем седые, но взгляд светлых глаз удивительно цепкий, внимательный, пронизывающий. В самой манере держаться видна военная выправка, осанка по-прежнему безукоризненная, степенная и строгая. Мужчина выглядит величественно, сразу видно – порода.

Хозяин дома возвращается на свое прежнее место, располагается напротив гостьи, тушит сигарету в идеально чистой пепельнице, откидывается на спинку кресла, сцепляет руки в замок и, коротко усмехнувшись, бросает:

– Записывайте.

***

– Что это?

– Простите, герр…

– Что это? – прерывает раздраженно. – Там – около блоков?

Гауптштурмфюрер CC Леншерр смотрит сквозь прицел винтовки на сцену, разворачивающуюся перед ним: мужчина помогает женщине подняться с земли и вместо нее начинает толкать тачку, доверху нагруженную камнями. Леншерр разочарованно покачивает головой и стреляет.

– Нарушителя в карцер, – небрежно бросает рядовому и возвращается в кабинет, на ходу расстегивая мундир.

Солдат следует за ним и нерешительно бормочет под нос:

– Извините, герр Леншерр, но, видите ли, мы не единожды отправляли его в карцер, но он по-прежнему нарушает правила, и еще он…

Эрик закуривает сигарету, опирается локтями на стол и с интересом смотрит в ответ. Правда это интерес такого рода, после которого человек может получить пулю в лоб. Неопределенно жестикулирует рукой с зажатой между пальцами сигаретой, и спрашивает:

– Вы не можете справиться с одним евреем? Я должен тратить на это свое время?

– Но он не еврей! – поспешно вставляет юнец, чувствуя, что терпение коменданта на исходе. – Он англичанин. Работал врачом в Кракове и…

– Врач? И?

Солдат дрожащей рукой утирает лоб, покрывшийся испариной:

– И он продолжает лечить люд… евреев.

Леншерр не спеша докуривает, и, казалось, потеряв всякий интерес к беседе, равнодушно повторяет:

– В карцер.

Через неделю гауптштурмфюрер с удобством располагается на балконе, с которого открывается вид на всю прилегающую территорию. И вновь становится свидетелем преинтереснейшей картины: двое мужчин неторопливо бредут в сторону бараков, один из них опирается на плечо другого и сильно хромает на правую ногу. Они доходят до ступенек, и первый помогает второму аккуратно опуститься на них, присаживается рядом и начинает осматривать поврежденную конечность. Леншерр взирает на происходящее, неторопливо потягивая чай из тонкого фарфора. Тем временем тот, что производил осмотр, отходит в сторону, и тогда Эрик бережно отставляет чашку на перила, подтягивает винтовку к себе, целится и стреляет. Мужчина, сидевший на лестнице, едва заметно дергается и заваливается набок. Вокруг раздаются испуганные крики, а Леншерр жестом подзывает к себе солдата:

– Приведите ко мне этого врача.

– Герр Леншерр …

– Заводите его.

Эрик устраивается в кресле и выжидающе смотрит на дверь кабинета. В коридоре слышатся шаги, и через несколько секунд в поле зрения немца появляется солдат, сопровождающий заключенного. Тот не сопротивляется; спокойно переступает порог кабинета и окидывает взглядом сидящего за столом человека.

– Здравствуйте, герр комендант.

Леншерр кивком головы отпускает солдата и обращает свое внимание на стоящего посреди комнаты мужчину. Среднего роста, худощавый, изможденный и уставший. Как и все здесь. Все узники концлагеря, разумеется.

– Ваше имя? – спрашивает вежливо.

– 2147…

– Нет-нет, – мягко, но настойчиво прерывает его Эрик, – не номер. Имя.

– Чарльз Ксавьер, герр комендант.

Леншерр слегка заинтересован. У этого заключенного нет животного испуга в глазах, подобострастно склоненной головы и желания угодить, задобрить. Он спокоен и вежлив. Эрик поднимается, обходит свое рабочее место и приближается к англичанину. Тот ниже его примерно на полголовы, поэтому Ксавьеру приходится вскинуть голову, чтобы посмотреть в белесые, неподвижные, как у змеи глаза. Эрику определенно нравится то, что он видит: глаза у Чарльза чистые, прозрачные, живые. Невероятно ярко-лазурного цвета.

– Мистер Ксавьер, вы нарушаете порядок и дисциплину. Не в первый раз, насколько мне известно.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, герр комендант, – брови собеседника изламываются в искреннем удивлении. – Я помогаю людям, потому что это моя профессия. Человек, которого вы сегодня убили, подвернул ногу, работая на стройке нового блока. Если бы я успел наложить ему повязку, то он смог бы вернуться к работе через три-четыре дня.

– У нас достаточно рабочей силы.

– Вы очень быстро добьетесь ее недостатка, если так будет продолжаться дальше.

Немец на секунду изумленно замирает, а потом улыбается своему собеседнику:

– Вы хотите обсудить мои методы управления и поддержания дисциплины?

Между ними чувствуется напряжение, англичанин понимает, что зашел слишком далеко. Есть вещи, которые нельзя говорить таким людям, как Эрик Леншерр.

По сути, отстраненно думает Чарльз, когда его грубо толкают в спину и захлопывают решетку узкого карцера, в котором даже не развернуться толком, не говоря уже о том, чтобы присесть или прилечь, то, что комендант не пристрелил его вместе с тем беднягой – это просто удача. Еще один день жизни в месте, где люди умирают каждый день, где их отстреливают пачками, как расходный материал. Ксавьер третий год подряд смотрит на то, как одни люди словно боги решают кому жить, а кому умирать. И никто не осмеливается выступить против, никто не пытается воззвать к разуму, к сердцу этих людей. Если, конечно, у них есть сердце.

Чарльз продрог, ему холодно и хочется спать, ноги должны болеть и ныть от более чем двенадцатичасового стояния, но они настолько затекли, что он их просто не чувствует. В голове пусто, затылок и виски разрываются от боли, потому что все это время Ксавьеру на темечко падали ледяные капли, от которых никак невозможно увернуться, спрятаться. Поэтому когда решетка открывается, и его резко выдергивают из этой каменной клетки, он мешком валится на землю. Его тут же вздергивают за робу, заставляя подняться, и Ксавьер, спотыкаясь и пару раз падая, плетется в сторону дома коменданта.

Первое, что бросается англичанину в глаза, когда его пропускают в столовую – это покрытый белоснежной скатертью стол, на котором стоят тарелки с закусками, мясо, хлеб. Чарльз не ел с прошлого утра, но единственное, что он чувствует, глядя на все это богатство, о котором никто из заключенных и мечтать не смеет, – тошнота. Его начинает мутить, и голова раскалывается с новой силой; у него поднимается температура. Леншерр сидит, с комфортом устроившись на стуле, в руках дымится сигарета. Он насмешливо смотрит на Чарльза и издевательски кивает в знак приветствия.