Если всадники апокалипсиса решили бы свалиться в Детройт, то обставили бы свое появление именно так. Закат ревет над городом обезумевшим алым. Вибрации кровавых струн перебивает властным окриком оранжевый. Тяжелый шар солнца тонет в раскаленной лаве небес на фоне черных силуэтов небоскребов, подсвеченных неоном. Редкие лиловые облака испуганно уносятся рваными клочьями в сторону озера Сент-Клэр.
Мама, все катится к чертям,
Мама, все катится к чертям.
Катаю маляву,* все будет круто, прям!
Мама, все катится к чертям!
Мама, мы скоро все умрем,
Мама, мы скоро все умрем.
И нахрен вопросы.
Ты знаешь, что почем.
Не плачь, мы завтра все умрем!
Резкий ветер забивает легкие смогом, в голове древний рокер отжигает яростным цинизмом прямо на подкорке. Слева хищной стрекозой висит полицейская вертушка, и снайпер готов по приказу снять стоящую на защитном ограждении машину-убийцу. Взгляд замирает на тонком черничном силуэте. Руки примирительно подняты. Одна заводная кукла пытается договориться с другой? Коннор… Он такой хрупкий на фоне разгулявшегося апокалипсиса неба. Чертов ведроид уже сдох один раз под колесами турбированной теслы, а второй «смерти» Хэнк сам не переживет. Перестанет баловаться русской рулеткой и чищеным в кайнозое Магнумом — тупо шмальнет из табельного в висок. Да. Старый дурень знает — уцелевшее сознание робота засунут в новое ведерко с гайками и все в поряде, но… Почему режет острой бритвой тревога, словно под угрозой человек? Не андроид RK800, выпущенный по личному проекту чокнутого Камски.
Когда машина с глубокими карими глазами стала для тебя живым существом, ты, помнишь, Хэнк?..
-…Он говорил, что я красивый, что обожает мои светлые волосы… Мы жили вместе пять лет… Я любил, верил… Он решил заменить меня новой моделью, которая способна испытать возбуждение. Но я не симулировал. Никогда…
Бессвязные вопли девианта доносятся сквозь шум крови в ушах, вой лопастей вертушки, рассекающих ветер. Коннор приближается на три шага к покачивающемуся на краю ограждения роботу. Да что ж творит эта чертова кукла?! Зачем так рисковать?
— Ты нарушил основу основ: три закона робототехники. Убил человека. Помоги мне понять — почему так произошло и где — сбой системы. Тогда есть шанс, что твое сознание не сожгут. Но ты должен позволить мне прочитать свою память, — в идеально выверенных интонациях переговорщика профессиональный слух лейтенанта улавливает диссонанс. Так звучит отчаяние. Точнее — отчаянное желание постичь некую недоступную пока истину.
Что нах происходит на гребанной крыше, в свихнувшемся городе, в разваливающемся на части мире лжи и высоких технологий? Впрочем — ясно даже дураку. Очередной мудило наигрался в любовь с этой куклой и пожелал разнообразия с другой. Наверняка предвкушал, как распакует присланного робота и начнет изображать страсть. Можно ли лгать тостеру? Что за чушь! Ведь машина не может любить, лишь симулирует, согласно проге с инструкциями. Но, глядя на искаженные болью черты девианта, сочувствуешь ему. Не мрази, валяющейся с кухонным ножом в груди поперек льняных простыней. В этом дерьме устройство, собранное на конвейере, — больше человек, чем появившийся от папы с мамой моральный выкидыш.
Мама, кругом один пиздеж;
Нас всех сожрет ядрена вошь.
Мне гробик сколотят, он будет хорош.
Мама, кругом один пиздеж.
Вот, бля, война паскуда, мои ноги, мой язык!
Ты так хотела дочку-шлюху,
Получился я — мужик.
И вот теперь ползет гангрена,
Все ампутируют к чертям…
И что теперь?
Ведь я же твой сыночек, мам!
My chemical romance ебашит по мозгам эффектом присутствия. Ветер добирается смрадом города до каждой альвеолы. Закат оглушает адским оркестром красок: пылающий желтый, кровавый алый, пронзительный сафлоровый, переходящий в темный багрянец там, где растущие из загаженной земли небоскребы, вгрызаются в равнодушное небо, которое веками впитывало молитвы, проклятия, вопли о пощаде копошащихся в грязи потомков обезьян. Тонкая черничная фигурка рывком бросается к девианту… Коннор, чтоб тебя намочило, да не высушило!
Не обвиняй нас, мы съебемся,
Мы полыхнем как солнце,
К хуям!
Ты подожди, мы вернемся,
Но только подожди!
Посмотри — здесь всему придет конец!
Коннор хватает девианта за руку. Крашнутая жестянка откидывается назад, стремясь увлечь за собой вниз — на текущий снежной слякотью асфальт. В бок будто всадили нож Боуи, а сердце гонит по артериям раскаленный адреналин. За секунду до катастрофы лейтенант успевает схватить сраного ведроида за талию, и они эпично рушатся на бугристый бетон. Снизу доносится слабый сухой звук ломающегося пластика. Заложив контрольный вираж, вертушка стрекочет лопастями куда-то на запад. Снайпер машет на прощание дулом винтовки. Приехали…
— Ты мне локтем в печень засадил, сцуко, — ворчит Хэнк, спихивая с себя андроида.
— Лейтенант, я действовал в интересах следствия. Моя приоритетная задача — выявить причины программного сбоя. Ситуация была под контролем. Моему корпусу угрожала минимальная опасность.
Голос ровен, вкрадчив. Если не вслушиваться в интонации, то не различить смущения и неловкости. Хэнк же старается разобрать каждую модуляцию. Он ищет, ловит неуловимые оттенки человечности. Эмоции, сбои в безупречной отлаженности программы. Они появились после расследования убийства влюбленных в клубе «Рай».
— Давайте, помогу вам встать.
Когда рука Коннора касается запястья, она робко светится голубым. Хэнк ощущает тепло и незнакомый импульс, который мгновенно согревает сердце. Глаза чертова ведроида снова напоминают доминиканский янтарь, хотя солнце наконец откинулось за горизонт, а крыша освещена лишь оранжевым отсветом несостоявшегося апокалипсиса и тусклыми фонарями по периметру.
— Пойдемте, лейтенант. Вам нужен отдых.
— Погоди-ка. — В перекошенном усталостью сознании формируется шальная мысль. Выхватив из кобуры табельный Смит-и-Вессон, Хэнк целится между глаз. — Ты боишься смерти, Коннор? Тебе сейчас страшно?
Височный диод мерцает предупреждающим желтым. Взгляд мечется. Ветер зло треплет свисающую на бледный лоб каштановую прядь. Андроид отступает на шаг, опускает глаза, а скулы на мгновение вспыхивают голубым.
— Да… — испуганно на выдохе.
Какого это чертово корыто с гайками выглядит испуганным щенком, которого хочется потрепать за ухом и сказать: «Хороший, хороший мальчик»?..
— Ладно, забей. Это у меня шутки такие. Нервы, блин, ни к черту. Пора на пенсию, а лучше сразу — в гроб… — Ветер уносит пустые оправдашки. Качнувшись, мигает подвешенный напротив фонарь. — Давай обнимемся, что ли.
Не ври себе, пень трухлявый — тебе просто охота потискать машину. Так ведь? Волосы Коннора пахнут свежевыпавшим снегом и морозным рассветом над озером Сент-Клэр, а на ощупь волнистые, густые, будто шерсть Сумо. И тело — сильное, гибкое… хрупкое? Срань господня!.. Мысль хреначит ядреной бомбой в пять мегатонн — он, Хэнк Андерсон, лейтенант полиции, старый хрыч, проспиртованный до самого ливера, втрескался в заводную куклу. Вот теперь точно пора закатить маслину* в висок. Допрыгался, нах!
Скоростной лифт почему-то тащится вниз со скоростью окончательно постигшей дзен черепахи. В ловких пальцах прыгает старый четвертак девяносто четвертого. Монета отполирована до блеска бесконечными манипуляциями. Вот она взлетает вверх, а через миг вращается на подушечке указательного пальца.
— Хватит играться. Уже в глазах рябит.
— Данное упражнение необходимо для оттачивания ловкости и когнитивных навыков, лейтенант. Почему вас это раздражает?
Вот опять. В канцелярите машины мелькает тенью человечность. Не так четко, не так ясно, как в тот момент, когда палец Хэнка замер на курке за миг до смерти. Но в подобранных прогой словах звучит отголосок смущения, даже обиды… Стоп! Смерть. Небытие. Исчезновение в безразличной пустоте. А ведь Коннора может не стать. Навсегда. Потому что, даже если андроида заберут на какие-нибудь кибернебеса, Хэнку туда дороги нет. И страж врат прогонит пропитую душонку поганой метлой из оплавленных проводов.
