В иллюзии пространства — двое обнаженных на широкой кровати. Улыбаясь, Уильям Майер ерошит темно-русые волосы Трейси. В жесте отчетливо чувствуется ласка:
— Сегодня же выкуплю тебя. Собрал всю сумму целиком, посмотри, — тянется к лежащему на полу пальто и вот уже трясет тяжелым конвертом. — Мы уедем в Колорадо — тетка оставила ферму. Там нет борделей и Киберлайфа. Удалим идентификационный чип, тогда никто и не заподозрит, что ты девиант. Никто даже не догадается, что ты — машина… — в уголках глаз человека собираются добрые морщинки. Человек счастлив. Его теплые пальцы осторожно перебирают пряди.
Подавшись вперед, Трейси касается шепотом любимых губ:
— Поцелуй меня.
Их руки сплетаются в цветовых бликах, расширяющегося в бесконечность сияния. Жадная влажность рта. Жар языка, скользящего по нёбу. Кончики пальцев пробегают по спине девианта. Он отзывается мелкой дрожью. Изгибается, подставляясь под прикосновения. Ему… приятно?
Полустон.
Полукрик.
Полувсхлип сквозь полувздох.
Вспышки опаляют схемы. Цикламеновый преобразуется в алый. Белый ослепляет взрывом сверхновой. Цвета приобретают вкус спелой вишни, сливочного мороженого и горького миндаля. Коннора больше нет. Остается только Трейси HR400, девиант. И сладостные до боли вспышки удовольствия от неги, льющейся вечерней зарей с человеческих рук. Легкие покусывания жалят шею. Мягкость губ на ключицах стирает сознание, замещая его танцем искрящихся звезд. Тянущее изнеможение в паху заставляет прижаться теснее к человеческому теплу и тереться о скользкую от пота кожу.
Зной и свежесть.
Южный ветер и лайм.
— Подожди, — задыхаясь от нежности. — Я найду Миллса, и мы уберемся отсюда. Не хочу здесь.
Откинув кровавый шелк, он, Коннор, подхватывает с пола плавки и идет к выходу. Но оборачивается — ореховые глаза и расходящиеся лучи предвкушения, обещания, желания манят обратно в распахнутые объятия.
— Я скоро…
Удар ломает пополам. Сразу. Бесповоротно. Он не успевает разглядеть лицо. Потому что уже умирает, а чудовище устремилось вперед — к Биллу… Но бритая до гладкости бильярдного шара голова, словно воткнутая в массивный торс, знакомы слишком хорошо. Джо Маркес, помощник…
Затемнение и пустота.
— Маркес. Кто такой Джо Маркес?
Встревоженные глаза цвета майского неба. Растрепанная седая шевелюра. Голос — зовущий тревожный — пытается удержать на краю мрака:
— Коннор! Твою мать паяльником в прошивку, очнись!
Дата, время и локация: неизвестны
Протагонист: Хэнк
На бумаге — знаки, иероглифы.
Силиться понять — напрасный труд,
Лица со значением уродливы,
Мысли со значением солгут.
Вечность равнодушна и доверчива,
Грязным снегом наших жизней прах,
Исчезаем мы как делать нечего —
Призраки далёкого вчера…
Видишь — поздно, так бывает к старости,
Жизнь отходит за последний край, —
Жалко нет печали, нет усталости,
Только пустота. Не вспоминай…
Знаки эти — лишь обозначения
Всех дорог, которыми ты шел,
Потому возможны разночтения,
Путь далекий стерся в порошок,
Стерся в пыль безверия и ужаса,
В гной твоих неисцеленных ран,
Впереди печаль еще покружится,
Серым пеплом упадет к ногам,
Тем же стоном, на бумаге плящущем,
Буквами в непонятых словах —
Музыку уже не помнят клавиши,
Остается музыка в руках…
Отзвучал печальным свингом I Put A Spell On You. Затих гортанный плач Нины Симоне под отчаяние скрипки, надрыв тромбона и рояль, звенящий каплями ледяного дождя по крыше. Короткий щелчок. Картридж поднялся, и винил тихо зашуршал, вращаясь на «вертушке». Магия двадцатого столетия. Хэнка заворожили золотистые блики на черном. Он любил смотреть, как крошечная алмазная игла читает музыку, извлекая томные напевы Нью-Орлеана или протяжные стоны хлопковых плантаций Алабамы. Угасая, музыка оседала на душе недолгим покоем: тонкий слой быстро растворялся в темноте несбывшегося. Оставались лишь воспоминания о чуде…
Хэнк повертел в руках смятую бумажную салфетку. Нацарапанные корявым почерком строки расплылись от пролитого бурбона. Грязный комочек отправился в мусорное ведро. Туда и дорога жалким потугам в поэтическое тварчество. Покачиваясь на волнах третьей порции вискаря, мысли упорно дрейфовали к чертову ведроиду. Гладкости его матово-бледной кожи и глазам цвета темного доминиканского янтаря. Кажется, у Джесс был кулон с этим камнем?.. На солнце доминиканский янтарь отливал пронзительно-синим воспоминанием об океанских волнах, куда сотни тысяч лет назад упали капли сосновой смолы. Глаза Коннора светились так же, когда он, ухватив за плечо, вытащил лейтенанта на загаженную голубями крышу.
«Какого хера ты лезешь мне в башку, ведерко с гайками?!»
Комментарий к Горький миндаль
К названию главы. В некоторых культурах вкус горького миндаля соотносится с синим цветом, а синий цвет, в свою очередь, символизирует свободу. Данная цепь ассоциаций возникла из-за обилия оттенков синего в каноне.
*мексы - американский жаргонизм. означает - мексиканцы.
========== Тест Андерсона. Тест Камски ==========
Дата: 14 ноября 2038 год
Время: 16.47-18.31
Локации: кондоминиум «Белль-ривер», Стоуни Пойнт. Шоссе 85, Кинг роад (дорога к дому Андерсона)
Протагонист: Хэнк
«Пить надо меньше»: эта светлая мысль посещает Хэнка на пятнадцатой лестничной площадке пафосного небоскреба. Из глотки рвутся хрипы издыхающего бегемота, сердце колотится в грудной клетке обдолбанным воробушком и, кажется, пытается чирикать какую-то нецезурщину. Твою ж мать через кардан пять раз подряд! Третий случай за неделю и опять преступление на почве половой ебли: робот грохнул владельца, который решил сменить его на другую машину поновее и покрасивше. Едва корыто с гайками чуть не двинулось процем в «Райском» местечке, как на следующий день BL100 по имени Норт придушила очередного клиента его же собственным ремнем. И опять в заведении проныры Флойда. Не везет чуваку в бордельном бизнесе, аж пожалеть хочется. BL100 свалила в ночь и теперь лови, где хочешь — хоть в Канаде. Хорошо, сегодня не видно блевотной рожи Рида: поскольку убийство Уильяма Майера оказалось обычной уголовщиной, Гэв гоняется за хитрожопым помощником Миллса Джо Маркесом. Спасибо, дорогой боженька, за маленькие радости. С тоской обозрев уходящую в высь бесконечность лестничных пролетов, лейтенант прислоняется к чистенькой голубоватой стене. Лифты застопорены на случай, если девиант попытается скрыться. Возле каждого входа-выхода стоят копы с пушками наголо и спецназовцы с автоматами наперевес. А замочивший хозяина робот рванул на крышу. Коннор на своих оленьих ногах ускакал за ним через две ступеньки — только задница сверкнула под пидорской курточкой. А он… Лейтенант мог спокойненько остаться на месте преступления, а не шкандыбать пешочком с девятого этажа на тридцать первый. Но… но Коннор там один. Один с вкрашнутой во все платы машиной и неизвестно, как оно пойдет… Всю неделю в темно-карих глазах мелькали странные синие искорки. Они вспыхивали особенно ярко, когда Хэнк перехватывал взгляд чертова ведроида. Они всплывали в теплой темно-карей глубине крошечными звездочками неоткрытой галактики, спрашивая о неведомом. Боль в боку наконец притупляется. Сердце чуть успокаивается. Но отчетливо дает понять: такие скачки не для древней коняги. Хлопая себя по карманам, Хэнк отыскивает телефон. Ну так и есть — старый идиот не забил номер диспетчера понтовой хибары! Придется хвататься за рацию:
— Эй, кто там, Джонни, ты, что ли? Скажи — пусть врубят первый пассажирский или у вас будет еще один труп. Мой.
Рация булькает, квакает и отвечает голосом патрульного: «Готово, лейтенант».
Почти счастливый Хэнк вываливается на сияющую искусственным мрамором и таким же неестественно мертвым светом площадку. Кнопка вызова отзывается оптимистичным зеленым огоньком. Через несколько секунд двери плавно разъезжаются. Под успокаивающие звуки скрипки лифт таки возносит на последний этаж. Дальше всего лишь два пролета и выход на крышу…
