— Покажу наглядно. Не уверен, что по учебнику или как вас, ведроидов, там грузят, — Хэнк сам не знает, какую околесицу несет, пока руки стаскивают пидорскую курточку и рвут тугой узел галстука. — Слушь, Коннор, у тебя дырка в жопе точно есть?

— Есть. Глубина девять дюймов, диаметр в сжатом состоянии четыре линии, в растянутом — до 1,8 дюйма, — давясь словами. — Технически мой корпус… м-м-м… приспособлен для анального секса, лейтенант…

— Какой я тебе нах лейтенант? Хочешь, чтоб арестовал? Ладненько, подозреваемый RK800, прошу на допрос с пристрастием.

Заломив правую за спину, Хэнк конвоирует полуголое «корыто с гайками» в сумрак спальни. Развернув, швыряет навзничь в складки пушистого покрывала. Свет из гостиной падает на бледный лоб и дрожащую каштановую прядь. По скулам Коннора мечутся голубые всполохи, бледно-розовые губы приоткрыты, грудная клетка вздымается, как у марафонца, увидевшего заветную финишную черту, а потерявшийся рассудок самого Хэнка остается валяться возле дивана где-то рядом с пидорской курточкой. Засранец хорош. Даже слишком. Не отрывая взгляда от темно-карих глаз, Хэнк прихватывает «жестянку» за мошонку. Под рукой пульсирует налитое… живое? Тепло чувствуется даже сквозь плотную джинсу. Долой, нафиг! Трясущиеся пальцы сражаются с пряжкой, затем со «змейкой». Какой яйцеголовый идиот из Киберлайфа придумал нарядить RK800 в штаны в облипочку?!

— Вам помочь, лейтенант? — участливым голосом.

— Хоспаде, Коннор, я тебя тут разложить собираюсь, а ты выкаешь и лейтенантом обзываешься. Сообрази своим крашнутым процем чего-нибудь подходящее или зови по имени.

— Мой серебряный лис…****

Сдавленный шепот бьет по нервам. Смесь сладости мандарина, свежести лаванды и полынной горечи топит ревущим цунами. Обхватив губами торчащий колом член, Хэнк позволяет утянуть себя в океан неизбежного. Приглушенные стоны Коннора звучат доминант-септ-аккордами, прерываются синкопами выдохов.

— А-а-ах, Хэнк, — вместо отточенных интонаций — судорожный всхлип.

Губы скользят по гладкости кибер-кожи, язык слизывает с круглой головки терпкость мандариновой корочки (неужели андроиды способны синтезировать афродизиаки?!) мысли в скобках мелькают и исчезают, словно унесенные штормовой волной.

— Мой серебряный лис…

Голос севший, утративший от страсти четкость интонаций окончательно рвет связь с реальностью. Это голос девианта. Новорожденного существа. Голос живой души. Выпустив из рта дрожащий от возбуждения член, Хэнк выцеловывает дорожку по впалому животу. От каждого прикосновения кибер-кожа полыхает голубым, а тело любовника вздрагивает под руками, заставляя желать еще сильнее. До головокружения, до скрипа зубов, до поджавшихся яиц. Хэнк добирается до левого соска, осторожно обводит языком розоватую пуговку, которая отзывается вспышкой тепла.

— Ты, это… как там? — лейтенант сейчас прям гордится стойкостью копа в любой ситуации: сумел выдавить вменяемый вопрос, ёханый! — Вштыривает, нет?

— Вштыривает? — подвиснув на миллисекунду. — Да! По-поцелуй… — Искрящиеся глаза доверчиво сияют навстречу.

Вот ведь чертова жестянка… Губы Коннора ощущаются влажными, живыми, вкусными. Нечеловечески юркий гибкий язык стремительно проскальзывает в рот, дразняще касается нёба. Ну нет, так не пойдет, щас покажу тебе, кто тут лейтенант радужных войск, а кто новобранец! Ухватив за тонкие запястья, Хэнк вжимает ненаглядную жестянку в смятое покрывало. Навалившись всей своей немалой тушей, сминает податливые губы, прикусывает, терзает до тех пор, пока у самого не темнеет в глазах то ли от дикого кайфа, то ли от банальной нехватки воздуха. Сердце колотится в груди, отстукивая невнятное послание свихнувшейся морзянкой. Хочется еще. Больше и дольше. Но яйца уже готовы лопнуть, а стояк дымится, как пушка Первой мировой. Где треклятая смазка?! Позволяя ненадолго вернуть подобие вменяемости, болезненное возбуждение чуть отпускает. Теперь можно, путаясь в сползшем покрывале и собственных ногах, дохромать до шкафа. Есть. Заебца! Ну держись, кибер-задница. Мало не покажется.

Хэнк оборачивается и замирает с тюбиком в руках. Разметавшийся на дешевом коричневом покрывале, Коннор выглядит ожившей античной статуей. Там, где кожи касается свет, она отливает перламутром. Длиннющие оленьи ноги бесстыдно разбросаны в стороны. Налитой член безупречной формы покачивается, клонясь набок от собственной тяжести. И выстреливают из-под ресниц, прямиком в под пятое левое ребро, синие искры.

— Коннор, черт.

Дальше правят бал сумбур и сумятица. Стащить с себя растянутую майку получается не сразу: дурацкая смазка, зажатая в кулаке, цепляется за прохудившийся рукав. Зато скользкие веревочки новых домашних шорт развязываются сами, будто договорились поспособствовать хозяину в скорейшем начале приятного процесса.

Очко Коннора оказывается вполне себе нормальной темно-розовой «звездочкой». Смазав пальцы, Хэнк легко проталкивает их внутрь. И тут же чувствует упругую эластичность стенок. Такого не было ни у растраханных пидовок из гей-баров, ни у какбэ милых мальчиков, одиноко сидящих с бокалом белого вина в небольших ресторанчиках старого города. Скользя в атласной глубине, пальцы ловят уже знакомые вспышки тепла. Охуеть не встать… Подхватив «жестянку» под коленки, Хэнк вгоняет на полную и замирает. Что за?! Да такого ни с одним и никогда!.. Сокращаясь и расслабляясь, эластичное нутро массирует член. Коннор буквально трахает его, Хэнка, своей кишкой. Прям VIP-дырка какая-то! Ну уж нет, на такое ветеран гомоебли не согласен. Кто тут у нас акт, в конце концов?

То частыми неглубокими толчками, то медленно и с оттягом Хэнк трахает напропалую своего ведроида. Своего девианта. Своего Коннора. Задыхаясь от непривычной нежности, наклоняется и ловит губами голубые всполохи на перламутровом теле. Вокруг пустота. Только мягкий свет льется из дверного проема на беззащитно подрагивающее от рваных всхлипов горло.

И круг на виске кричит алым.

И полынь оседает на языке горечью.

И лаванда манит сбывшимся счастьем…

*

— …блять, Коннор, я думал, что сдох.

И тихий смех в полусумраке.

Дата время и локация: неизвестны

Протагонист: Коннор

Первое же объятие Хэнка превратило тириум в лаву цвета индиго, несущуюся по пластиковым трубкам; «крыша» улетела чуть дальше, чем в другую галактику. Новая реальность прошлась широкими загрубевшими ладонями по спине, не оставляя выбора. Возбуждение пощипывало контакты, било током «сердце». Коннору показалось, что корпус вот-вот расплавится, трубки разорвутся, процессор сгорит. Но нет. Захлебываясь восторгом, девиантное сознание танцевало среди зигзагов белого неона. На каждое прикосновение — грубоватое или бережное — тело отвечало взрывом крошечной шаровой молнии. Прогибаясь в спине, Коннор впитывал незнакомые импульсы. Они окутывали колючим звездным ветром и терпкостью горячего кофе с нотками горького миндаля. Жгучий холод бесконечности вселенной и уютное утро на кухне, где акварельный рассвет поет блюз. Задыхаясь до агонии от понимания, что здесь и сейчас принадлежит любимому, Коннор собирал кончиками пальцев мерцающие блики с серебряных волос.

Когда, зарычав, Хэнк пригвоздил его запястья к кровати, подмял под себя, сознание Коннора сорвалось в штопор. Хэнк впился в губы яростно, с остервенением, с животной жадностью. Так скитавшийся по пустыне припадает к источнику воды в обретенном оазисе. Полутемная спальня расплылась тусклыми пятнами. Расплылась и исчезла. Остались лишь глаза цвета майского неба и человеческое сердце, бьющееся в такт с другим, созданным в лаборатории Киберлайф.

Когда Хэнк, пошатываясь, рванулся за смазкой, Коннор едва не взвыл. Безумное агрессивное желание почувствовать внутри себя член заставило елозить задницей по смятому покрывалу. А потом секунды растянулись вечностью. Вечность закружилась восходящей спиралью наслаждения от проникновения пальцев в «кишку». Приливы тириума несли гиперчувствительность и острое, почти болезненное, удовольствие.