Пряча улыбку в бороде, Хэнк наблюдает, как излучающее энтузиазм корыто с гайками пытается уговорить Сумо пробежать по бревну или забраться по лестнице. Поначалу куча шерсти усердно пыхтит, трясет вислыми ушами и честно старается в аджилити,*** но потом приходит к выводу, что опрокинуть «странного человека» в сугроб гораздо веселее. А обслюнявить физиономию — вообще праздник. Барахтаясь под тяжеленной тушей, Коннор смеется, тщетно пытаясь увернуться от широченного розового языка.

— Слезь с меня, Сумо.

Пес послушно спрыгивает и отряхивается, осыпая Хэнка ледяной радугой.

— Нагулялись, детишки? Пора домой, а то дедуля яйца отморозил.

— Это проблема, — вскочив на ноги, ведроид таращится озабоченными глазищами. — Переохлаждение мошонки может привести к простатиту, а также спровоцировать обострение скрытых инфекционных заболеваний. Не следует пренебрегать термо-бельем. В холодное время года его необходимо надевать под брюки или джинсы…

— Хоспаде, Коннор, и как я без тебя раньше жил. Давай, пошли.

— Но, лейтенант, на фоне возрастного ослабления иммунной защиты, сбоев в работе эндокринной системы или неразборчивых половых связей в организм часто проникают возбудители инфекции и, в следствие переохлаждения мошонки, могут активизироваться стафилококки, микоплазмы, протей, вирус герпеса, гонококки, хламидии, бледная трипонема.

— Слышь, ты, RK800, никогда не говорили, что умных никто не любит? Нету у меня ни триппера, ни гонореи, ни герпеса, ни других научных словей. В Полицейском управлении на полный медосмотр гоняют строем раз в три месяца. Не знал? То-то, — ехидно подмигнув, в озадаченную физию «проклятущей жестянки», Хэнк берет Сумо на поводок. — Взялся учить старших, а самому несколько месяцев отроду.

— Вы… вы, так шутите? Ваши слова не кажутся обидными.

В карих омутах черти водятся. Озорные, дерзкие, искушающие. Синие искорки кружат на радужке, зовут… Приобняв Коннора за плечи, Хэнк будто случайно тычется губами в висок и ощущает, как диод вспыхивает теплом. «Что мне делать, подскажи, корыто с болтиками?!». Но вместо этого вырывается другой вопрос:

— Ты где живешь-то?

— В корпоративном комплексе Киберлайф. Спать мне не нужно, конечно же, но необходимо менять одежду и находиться где-то, когда нет никаких заданий.

— И как выглядит это самое жилище? — Сердце сжимается, потому что Хэнку «квартира» для андроида представляется эдаким гробом с удобствами. — Там хотя бы окна есть?

— Нет. Машинам не нужен дневной свет, — в голосе «чертовой жестянки» проскальзывает тенью обреченность. — Там только шкаф с одеждой, набор запчастей и упаковка тириума. У людей это называется «аптечка».

— А перебирайся-ка ты ко мне, напарник. Все равно две спальни пустуют, — рука Хэнка скользит вверх по плечу и он, положив на редких прохожих, запускает пальцы в тщательно уложенную каштановую шевелюру. — Будешь кормить нас с барбосом здоровым питанием. Ok?

— Спасибо, — отвечает так, будто ждал, предугадал, прочел мысли.

Хэнку уже срать с макушки канадской сосны на соседей, на проезжающие мимо такси, на Фаулера, Камски, Киберлайф. Даже если лейтенант встретил бы сейчас Рида, то ласково послал бы на хуй, а не стал бы перебрасываться колкостями. Солнце слепит глаза, заставляя щуриться и отворачиваться от ярких лучей. Надо воспользоваться! Прижавшись щекой к виску, дышать одуряющей смесью мандарина, лаванды, горькой полыни, исходящей от мягких каштановых волос. Никак «корыто с болтиками» обзавелось парфюмом? Если да, то ведроид угадал. Мандарины Хэнк любил со времен уличного детства, лавандой пахли бабушкины руки, а полынь… Сорная трава росла по всему Детройту. Через выбитые окна заброшенных небоскребов шальной ветер заносил семена в поросшие мхом трещины бетона, разбрасывал по лужайкам в облезлом пригороде среди обломков детских качелей и порванной рабицы. Полынь разрасталась повсюду лохматыми кустами цвета мертвой бирюзы. И даже когда ветер дул с озера Сен-Клэр, то приносил привкус терпкой горечи, которая надолго оседала на языке, напоминая о вечности. Мир летит в бездну на реактивной тяге ненависти к девиантам, но солнце протягивает тонкие лучики надежды, согревая лицо. Какую пургу там мел гений столетия о лазейках в проге?.. Может, и правда, у разумной плесени на крошечной планетке есть шанс не убить себя до смерти?

— Вы нахмурились, лейтенант. Не стоит думать сегодня о работе.

Голос Коннора щекочет нервы. Симфония ароматов заглушает назойливое жужжание тоскливых мыслей. Что бы там ни случилось завтра, сегодня неведомые боги отгрузили старому пню целый вагон солнца. Так нафига думать за человеческие беды? Хэнк хватает узкую кисть девианта (теперь в этом нет сомнений) и, переплетя пальцы, сует в карман помятой куртки.

Дальше они идут молча.

Только Сумо пыхтит впереди, натягивая поводок.

Наверное, проголодался.

Только вошли в дом, как чертово «корыто с болтиками» и здоровенным шилом в жопе заставляет Хэнка таки выкупать зверюгу, что заканчивается локальным подобием всемирного потопа в ванной. Так и загнуться недолго, раньше чем цирроз прихватит! Теперь вытирай, расчесывай, феном суши этот меховой половик, пока Коннор колдует на кухне. Что-то подозрительно тянет запеченной рыбой. Опять, мать его, здоровое питание. Живой человек должен есть на обед кусок коровы с кровью, а не всякую нечисть с плавниками и жабрами!

Политая лимонным соком форель оказывается на удивление вкусной. И к тому же Коннор разрешил лейтенанту аж целую бутылку пива. Прям праздник какой-то! Сумо уже наелся и теперь дрыхнет в углу, благоухая лавровой отдушкой. Кто только додумался пихать в собачий шампунь эту кулинарию?! За окном день медленно ползет к финалу. Растекаясь по сугробам, фиолетовые тени напоминают усталых призраков — им давно надоело пугать прохожих, а потому они замирают бесформенными кляксами под рассеянным светом фонарей. Слегка осоловевший Хэнк отползает в гостиную на любимый диван. Коннор следует за ним, как хвост за ногами, и сразу начинает скрупулезно рассматривать коллекцию винила. Старый джаз. Голос ушедшего столетия, которое считалось веком революций, войн, катастроф и взрывов атомных реакторов. Знали бы политики с аналитиками, какой пиздец разверзнется в двадцать первом…

«Вертушка» оживает. Из колонок вишневого дерева Ширли Хорн зовет своего возлюбленного уехать за море, вернуться в Рай. Тягуче-томный альт обещает, что бархатная луна, царящая в небесах дивного острова, обратит зло в любовь. И эта любовь будет вечной. «Пойдемте со мной и отыщем Ваш утраченный покой. Возвращение в Рай…» Песня замирает на страстном выдохе под затухающее журчание фортепианных аккордов. Прости, Ширли, мы все проебали. У нас нет волшебницы-луны даже на тропических островах. Есть только «Райские» местечки, где машины ублажают не людей, а нелюдей.

— Хэнк… лейтенант, вы должны кое-что узнать обо мне, — бережно убрав пластинку в конверт, Коннор возвращает ее на полку. — Я…

— Ты девиант. Думаешь, не догадался? Может, я старый, но Альцгеймер пока не навестил.

— Нет. Не это. Я люблю вас.

Вот так просто. Сказал и стоит, диодом подмигивает.

— У меня не было уверенности в ваших чувствах. Но сегодня вы взяли меня за руку и спрятали ее в карман, будто хотели согреть. Холод не может навредить андроиду, а значит, вы преследовали другую цель. Я уверен на 78,9%. — Диод перескакивает из желтого спектра в оранжевый, щеки голубеют. — У меня было достаточно времени для изучения способов выражения чувств между мужчинами, но многие из них не верибельны. Вы же простите мне ошибки, научите, как правильно?

Хэнк замирает на диване. Конечности объявляют всеобщую стачку. Не выдержав перегрузки, мозг напрочь отказывается командовать организмом, включая голосовой аппарат. Остается отдаться гипнотическому танго синих искр на карей радужке. Пронзительный холод синего льда и теплая глубина застывшей в веках коричневой смолы. Доминиканский янтарь. Перезагрузившись, мозг выдает единственно правильную команду: валить и трахать.