— Там большой палец надо приложить к сканеру… я должен сам!..

Зеленый огонек погас.

Лис оглянулся на зевающую филирийку и направился в душ.

Накануне вечером Мама-Кувалда* долго и красочно описывала ему «эту-в-ливер расторможенную систему» и «триебитсткие хуевины», которые надо покрутить, чтобы живой человек мог принять душ. Ситуация складывалась следующим образом. Померзнув в душевой кабине несколько минут в ожидании, когда автоматика настроится и даст, наконец, воду, филирийка взяла решение проблемы в свои руки и, повернув поочередно «триебитские хуевины», сначала обрушила на себя ледяной водопад, а затем крутой кипяток. И теперь Шанди клялась всеми богами и чертями — что никогда! Слышите — никогда!!! Даже, если она станет богаче Императора и семейки Беленус вместе взятых — ни за какие плюшки не заведет у себя дома такую «похуень, невьебень, оторвать-им-три морковки»!!! Вот.

И сейчас, проинструктированный еще вчера по самое некуда, Лис стоял под теплыми струями воды.

Что ты ищешь?..

От чего ты бежишь, Лисенок?..

…Он посмотрел в иллюминатор — внизу мигала разноцветными огнями отелей, борделей и кабаков на любой вкус и кошелек спецзона. На горизонте, окрашивая небо в кричаще-алый, который, смешиваясь с чернильной ночью, переходил по краям в королевский пурпур, поднималась старшая из сестер Толиман. Острые контуры сто-двестиэтажных высоток, казались на ее фоне почерневшими от старости кольями, вбитыми в плоть Филиры непонятно зачем.

Межпланетная крупно-тоннажная яхта «Грифон» взмывала к «Гиппе III». Ею управлял Финн — риконт удалился в спальню. Остальные находились в кают-компании: Эйа возле клеток шептала бестиям что-то успокаивающее; близнецы не могли дождаться того момента, когда можно будет приступить к закускам и напиткам, полностью предоставленным в их распоряжение щедрым работодателем; Шанди уснула в релакс-кресле; Лис прижимал к себе драгоценную флюшку…

*

…Лисенок несся сквозь толпу, проскальзывая между прохожими, подныривая под локти, шарахаясь в разные стороны. Здоровенный футляр, размером чуть ли не с него самого, больно колотил по тощей спине, раскаленный июльский воздух рвал легкие. Он метнулся в узкий проулок и помчался к портовым докам.

Криков не слышно.

Кажется — удалось…

Он перешел на быстрый шаг. Наконец грязно-серые стены расступились — сквозь силуэты строящихся круизных лайнеров лазоревым кобальтом переливалось море.

Двери едва успели разъехаться в стороны, когда Лисенок влетел в забегаловку папы-Акихито:

— Аки-сан, я… у меня получилось! Вот!!! — взмокшие от пота отросшие волосы прилипли ко лбу, но глаза сверкают красной медью.

Лис скинул лямку с натертого плеча и протянул футляр низкорослому крепкому мужчине. Тот, прервав небольшую войну с постоянно глючившим поваром-андроидом, обернулся:

— О боги! Где ты это взял?! Впрочем, можешь не отвечать… Ты таки спер ее из ломбарда Такеши на Хризантемовой улице!.. — вокруг глаз собрались «гусиные лапки». — Так и надо этому старому звездуну!

— Ты говорил, что умеешь играть на таком… Ты рассказывал — как это прекрасно… Сыграй мне, Аки-сан! — глаза слепили ярким сиянием и мольбой — устоять было невозможно.

— Я попробую вспомнить.

Наскоро засунув в ионный дезинфектор перепачканные гидравлической жидкостью руки, мужчина принял у Лисенка футляр и уселся на одну из скамей. Открыв его, он достал инструмент:

— Игнисовая батарея рабочая… базовые настройки сохранены, — он нажал на клаве несколько символов и вытащил из гнезда длинный шнур. — Есть даже кое-что в архиве. Ну что ж — смотри…

В раннем жарком вечере Кобэ легким шелком коснулись ушей звуки укулеле-сопрано, ей ответила бархатом укелеле-баритон и тут же — фоном — ватные глуховатые ноты барабанов ипу. На покрытой застарелыми пятнами и давно уже переставшей самоочищаться поверхности стола в голубом сиянии плавно возникла русалка. Хвост, повинуясь чувственным покачиваниям бедер, всплескивал в воздухе серебром раздвоенного плавника, закатное солнце роняло латунные блики на аквамариновую чешую, тяжелые пряди черными змеями обвивали колышущуюся в такт движениям золотистую грудь с острыми сосками, вишневые губы манили улыбкой, а гагатовые глаза обещали многое…

Лис стоял, открыв рот — снова перехватило дыхание… в забегаловке, куда приходили на обед вечно недовольные операторы-докеры, рождалось волшебство.

Русалка повернулась к нему и, не прерывая гипнотического танца, бросила появившееся из ниоткуда цветочное ожерелье. Он зажмурился от удовольствия, вдыхая до боли в легких знакомый запах… Давным-давно, в другой жизни, другие руки — белоснежные с длинными пальцами — сплели для него такое же. Та женщина улыбалась совсем иначе – мягко и ласково.

Он называл ее мамой.

А сейчас…

…нежный аромат плюмерии** заглушил стойкую рыбную вонь.

Когда он открыл глаза, волшебство закончилось.

Русалка исчезла.

Привычно пахло рыбой.

— Вот и все, на что я сейчас способен, — Акихито отложил инструмент и поправил завязанные в хвост черные с проседью волосы. — Когда-то я играл в Императорской резиденции на Гавайях… а потом… — он вздохнул, тоскливый взгляд едва заметно скользнул по правой руке, на которой отсутствовал средний палец. — Это особенная флюшка, пацан. Вот гляди — видишь на верхней деке клеймо? Белая лилия в кольце серебряных звезд и буква V на самой крупной из них — это личный знак самого мастера Аркадия Винтера. Он разработал и практически с нуля создал флёр-де-вёдетт-сенсо для легендарной исполнительницы филирийских морн*** Атенаис Вёдетт. Ты слышал это имя, Тору?

Лисенок быстро кивнул. Его абсолютно не интересовала какая-то умершая лет тридцать назад певица.

— Мне рассказывали — до своей смерти Винтер с помощниками сделал еще сто пятьдесят инструментов, — мужчина вернул флюшку в футляр и, хлопнув себя широкими ладонями по коленям, вдруг расхохотался. — Если бы… если бы только этот занюханный торчок Такеши знал — какое сокровище попало к нему в руки… — смех мешал говорить, — он никогда б не зашвырнул ее в угол своей лавчонки…

— Ты научишь меня? Ты научишь меня играть, Аки-сан?!

Через десять лет, когда ему исполнилось сто шестьдесят пять — Лисенок играл так, как бывшей звезде Имперских стадионов не удавалось в лучшие годы своей музыкальной карьеры.

Вечерами он выступал у папы-Акихито. В сезон тот выставлял на улицу несколько столиков, и мрачные после очередной смены работяги светлели лицом, глядя то на изящных дам в кимоно, кружащихся под звонкие ноты сямисена, оттененные грустью флейты хаяси; то на ящеров, бьющихся за добычу в белой ночи Палланта под жесткий аккомпанемент барабанов тайко. Посетителей прибавилось. Некоторые пассажиры круизных лайнеров — возможно от скуки или дурной смелости — также забредали в припортовый район, наслышанные о юном музыканте от торговцев сувенирами с Хризантемовой улицы. В душном летнем воздухе Кобе, пропитанном зловонием машинного масла, гидравлической жидкости и, конечно же, вездесущим запахом рыбы плыли ароматы орхидей. Белоснежные корабли покидали причалы, отправляясь в закат, за ними по сапфировым волнам тянулся след цвета расплавленного золота…

Вскоре они выкупили ресторанчик.

Когда через двадцать лет**** его приемного отца развалил на части лазерным резаком пьяный докер, Лис продал забегаловку и навсегда покинул Хонсю.

Собранные в хвост волосы доставали до середины спины, а на левом плече висел футляр с флюшкой.

*

— Просыпайся, напарничек, — хрипловатый голос ввинтился в мозг подобно автоматической дрели.

Над Лисом скалой нависала Шанди:

— Гляди…

Восторженно-мечтательные нотки столь несвойственные филирийке заставили его обернуться к иллюминатору и поперхнуться собственным вздохом — на седьмом причале орбитального межпланетного космодрома «Гиппа III» был пристыкован фрегат Хаока*****.

Каждому гражданину Империи Солнца, родившемуся на Земле или проведшему всю свою жизнь на исследовательской подледной базе Юпитера, были знакомы эти резкие очертания.