А. М.: О любимых не могу сказать, а вот об уважаемых мной… это, конечно, Чехов, Джойс, Селин, Сарамаго, Хименес, Паунд, Элиот, могу многих назвать. Критериев гениального произведения нет, потому что все гениальные произведения должны быть написаны после нас. И почему мы должны вырабатывать какие-то критерии? Они у всех разные. И это хорошо…

Пять книг тоже не могу обозначить – для каждого этапа жизни есть свои пять книг, которые важны. Я еще раз хочу подчеркнуть, что мы долгое время по идеологическим причинам не знали многих западноевропейских, латиноамериканских писателей. Многих только сейчас начинают переводить (М. Селина, например). И когда я после большого перерыва вернулся к литературе, то обнаружил имена, которые были известны только узкому кругу специалистов, и произведения, которые не доходили до нас.

М. К.: Изменился ли ты после переезда в Венгрию?

А. М.: Стержень… нет, не изменился. А так, конечно, изменился, но я не думаю, что это связано с переездом, скорее, с образом жизни: если я больше двадцати лет находился в совершенно других пространствах и других процессах, занимаясь бизнесом, естественно, это на мне отразилось. Кроме того, у меня просто изменилось понимание людей, я стал больше анализировать их, саму жизнь. Вероятно, потому, что увидел не разницу правил жизни, а разницу существований. Даже в экономическом существовании, которое либо уравнивает шансы всех, либо приводит к трагическим последствиям.

М. К.: Знаю еще об одном (относительно недавнем) твоем увлечении – фотографии. И сейчас вот я наблюдаю за тобой, за тем, как ты ищешь ракурс, находишь что-то важное в каждой мелочи (это как у Блэйка – «в одном мгновенье видеть вечность и небо – в чашечке цветка…»). Фотографии твои чем-то похожи на твои рассказы: неожиданно подсмотренные фрагменты, зарисовки, лица, детали. Я бы сказала, что они очень «литературные». С чего началось это увлечение? Как оно стало не только хобби, но и гранью творчества?

А. М.: У меня в разное время было несколько таких увлечений, с которыми расставался (иногда с сожалением). Мой брат был отличным фотографом, он говорил, что фотографировать не просто сложно, а очень сложно – и я не брался за это дело долгое время. То же самое с музыкой… Я четыре раза записывался в музыкальную школу, чтобы овладеть игрой на фортепиано, но в результате мне удалось стать барабанщиком в школьной музыкальной группе (смеётся).

Но все пришло к своему началу, причем как-то случайно: появился мой друг, у которого лет 10 назад была совершеннейшая фототехника, и он меня поражал своим мастерством в создании фотографии. Так вот он постоянно говорил о тонкостях фотоискусства, а я ходил за ним и просто снимал на телефон. Я тогда не знал ни одного технического приема, не имел представления о выдержке, о режимах съемки, мне не хватало понимания цвета, тайны ракурса. Потом кто-то начал хвалить мои снимки, а когда меня начинают хвалить, я всегда настораживаюсь и мне становится не по себе. В итоге я купил фотоаппарат, научился видеть кадр и, самое главное, открыл возможности цвета – переход желтого цвета в черный… я обнаружил на своих фотографиях стену черного и желтого, или как черный глушит желтый, или как желтое проникает в черное. Эти два цвета подсказали мне какие-то иные решения, и я уже приобрел другой, более мощный фотоаппарат, с помощью которого я мог реализовать все свои желания. Образы возникали часто случайно, потому что у меня никогда не было возможности создавать студийные фотографии, и даже на улице нет таких возможностей, поэтому получилось то, что получилось… Потом неожиданно я стал получать высокие оценки признанных фотохудожников и уже смело стал экспериментировать с фотографией, чтобы найти какой-то свой «почерк».

Фотографии позволили мне не просто выделять какие-то детали – появилась возможность усилить свою «оптику» во взгляде на людей, природу и те «мелочи», которых я вообще не замечал. Когда я увидел структуру цветов и понял, какая удивительная жизнь в ней кроется, то по-новому осознал многообразие мира и жизни как таковой. Я даже думаю, что именно фотография помогла мне после долгого перерыва вернуться к литературному творчеству.

М. К.: И в конце развлеку тебя шутливой экспресс-анкетой предпочтений:

– если страна, то… горы

– если время года, то… осень

– если блюдо, то… я на диете

– если женщина, то… самая красивая

– если дом, то… крепость

– если музыка, то… «Битлз»

– если писатель, то… Джойс

– если природа, то… пригорье

– если животное, то… собака

– если напиток, то… я на диете

М. К.: Надеюсь, в юбилейные дни ты сделаешь перерыв в своей диете? Иначе какой ты кавказец!? С юбилеем тебя! Новых творческих открытий и впечатлений!

Замковый комплекс Гаги-гIалаш

Лорс Муталиев, прадед по отцу (1853/55–1944 г.)

Берснакх Муталиев, дед по отцу (1878/80–1939 г.)

Здесь иногда встречаются два ветра – серый, тяжелый и глухой, и синий, легкий, озорной, с какими-то веселыми блестками… Когда серый «правит бал» в нашем тихом городке, все «скорые» носятся по местным дорогам, чтобы кого-то успеть спасти… а кому-то просто закрыть глаза и выписать справку о том, что он опоздал… умер… И когда они встречаются, мне становится не по себе, я чувствую необъяснимую боль и тяжесть во всем теле, пока серый не утихнет, а синий не успокоит… И я никак не могу понять, откуда они дуют: серый – холодный и шершавый, яростный и грубый, в нем столько болезней, смертей… и синий, прохладный и успокаивающий…

Но иногда, редко-редко, они уступают свою власть ветру зеленому, напоенному запахом горных трав и цветов и чуть слышной мелодией моей далекой родины. Он едва касается меня, что-то шепчет, убаюкивает, а потом уносится дальше, чтобы излечить израненную душу еще какого-нибудь поэта-кочевника, затерявшегося в дебрях Старого Света.

…госпожа Юлиана Шарицки приходит в эту старинную церковь каждое воскресенье. Садится на темную резную скамью и начинает молиться…

Я слышу ее шепот, но не могу разобрать слов…

Она не узнаёт меня, а ведь когда-то мы были знакомы, нет, мы были больше, чем знакомы – мы любили друг друга… Но ведь прошло столько лет, всё вокруг изменилось, да и мы стали другими…

Признайся я ей, все равно не поверила бы, что я – это я, тот самый, кто мог не задумываясь перемахнуть через все границы, чтобы оказаться рядом с ней…

Но она не видит меня или…боится увидеть?

Легкий сквозняк пробегает по церкви и гасит свечи… Удивительная вещь эти свечи – их зажигают с незапамятных времен и ставят за здравие, за упокой, за избавление от страстей… Госпожа Юлиана тоже ставит их каждое воскресенье…

И я не скажу ей, что они гаснут, так и не догорев, что она этого не замечает и продолжает молиться. И всё, что она шепчет, ведомо только ей и её Богу, но не мне, потому что я…мусульманин.