– Какая-то ты возвышенная сегодня. Излишне. Вообще-то я не люблю, когда кто-то надо мной возвышается. Надо бы тебя. как бы это сказать. приопустить. а? – Он неожиданно встал, потянулся: – Засиделся что-то. Пойдем, прогуляемся. Покажу тебе кое-что. Тут есть другие помещения, в самолёте.

В конце небольшого салона, напоминающего скорее холл, видна дверь. Михаил Александрович открывает ее, приглашая Настю войти:

– А это мой кабинет. Ну, как? – он пропускает Настю вперед и закрывает за ней дверь.

СЦЕНА 49. САЛОН САМОЛЕТА ОСТРОВОГО. НОЧЬ.

В кабинете расположен большой стол, рядом со стойками, шкаф по типу платяного, несколько кресел. Михаил Александрович подходит к шкафу, открывает дверцу. Там висят в ряд несколько костюмов, рубашки, много галстуков. Михаил Александрович выбирает один из них, почему-то проверяя его на прочность. Подходит к Насте и ничего не говоря, начинает связывать ей руки в запястьях.

– Зачем это? – теряется Настя, пытаясь освободить руки.

– Не бойся, ну-ну. это такая игра, сейчас объясню.

Он туго связывает ей руки и наклоняет ее к столу, лицом вниз, привязывая другой край галстука к стойке:

– Ну, не бойся, говорю тебе.

– Зачем это? – пытается освободиться Настя, но безуспешно. – Зачем?

– А затем, – он начинает тяжело и возбужденно дышать ей в ухо, задирая ей юбку, – чтобы я мог с тобой сделать то, что я хочу. Очень, очень развратное. За это в мусульманских странах даже приговаривают к смертной казни. Вот так.

– Ой, ой, больно так! Что вы делаете? – вдруг вскрикнула она. – Ну, не надо! Больно же, больно!

– Всё, всё. Сейчас не будет больно. Вот так.

– Ой, ой! Не надо! – начинает всхлипывать она. – Не надо!

– Надо, – повторяет он, – надо.

СЦЕНА 49-А. ДВОР ОСОБНЯКА ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.

Ко входу подъезжает лимузин Острового, за ним, как обычно, джип.

Настя резко выходит, почти выпрыгивает из машины, не закрыв за собою дверь, и быстро идет ко входу в дом.

Михаил Александрович выходит следом.

– Настя, – кричит он, – подожди!

Но она не оглядывается.

СЦЕНА 50. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.

В спальне очень темно, слабый свет из окна сквозь прикрытые шторы чуть высвечивает комнату, фигуру Насти. Она сидит у низкого столика, возле дивана в центре спальни. Перед ней иконка и молитвослов. Ее пальцы привычно движутся по строчкам шрифта Брайля.

Приоткрывается дверь, Михаил Александрович входит в спальню, стоит какое-то время, вглядываясь в темноту, потом подходит. Настя продолжает молиться, не замечая его. Он молча садится рядом.

Настя вздрагивает, поворачивает голову. Они смотрят друг на друга.

– Я виноват, я знаю… Прости…

Он умолкает, отвернувшись, как-то неопределенно проведя рукой по груди, затем вдруг снова смотрит на нее, не отрываясь.

– Тебе больно было сегодня? – наконец, произносит он.

– Очень.

– Да, конечно. Но ты должна понять. Это так возбудило меня. Это так, вообще, возбуждает. Ты разве не почувствовала?

– Мне было больно.

– Ну, да. больно. Но в этом всё дело. Да, насилие. То, что запрещено. Вообще, что-то новое. чего не было раньше. Всё это возбуждает. Разве не так? Так устроен человек. Что, я один такой?.. Нет, конечно. Но другие боятся признаться себе в этом. Вот и вся разница, – он помолчал. – Хочешь сказать, что это порок, когда хочется чего-то такого? Нет, не порок. Это искренность. Да, мне этого хочется. Что, плохо? А почему плохо?.. Почему кто-то должен за меня решать, что хорошо, что плохо? Я хочу решать сам. И буду решать. Разве я не прав?

– Вы больны.

– Чем это я болен?

– У вас душа больна.

Настя поворачивается к нему, их лица теперь близко друг к другу. Михаил Александрович замечает слёзы на её щеках. Она, вдруг, начинает гладить его ладонью по голове как ребёнка.

– Ты что так смотришь? – теряется он. – Гладишь, как ребёнка.

– А вы и есть ребёнок, только очень больной. И вас уже не спасти, потому что веры у вас нет.

– Что, в аду гореть буду? – усмехнулся он.

– Не знаю. Может и в аду. Но я буду молиться о вас. Я каждый день молюсь. Бог даст, отмолю вас. Вы изменитесь. По молитве – всё возможно. Если жена или муж верующий, а другой нет, то он спасается верой супруга. Так отцы церкви учат.

– Отцы, – задумчиво повторил Михаил Александрович. – Точно, лунатик я. какие-то отцы. Отцы.

Он достал фляжку из кармана халата, приложился к ней. Затем неожиданно повернул её лицо к себе, взяв за подбородок, притянул.

– Ты что ж и вправду думаешь, что для меня Бога нет? Такой тупой атеист? Нет. Всё не так просто. Он есть, я это точно знаю. Но только мы против него, вот в чем всё дело.

– Кто мы? – опешила Настя.

– Человечество. Человеки. Когда он придёт – все будут против него. Он же сам так сказал, забыла что ли? Потому что мы другие. Другой породы. Вот тогда-то и будет Армагеддон. Он против нас, мы против него. Кто за него встанет? Ну, разве что, такие как ты, блаженные. А что вы можете в этом мире? Ничего. ничего.

Он вдруг откинулся назад, скривился, взявшись рукой за затылок.

– Голова. тянет как. Принеси таблетки. на столе лежат.

Настя быстро встала, подошла к столу, принесла таблетки. Михаил Александрович тут же торопливо проглотил их, закрыл глаза, затем взял ладонь Насти и положил себе на лоб.

– Не убирай. руку. пожалуйста, – прошептал он, засыпая.

СЦЕНА 51. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. УТРО. ХОЛЛ. ЗИМА.

Как всегда по утрам, накрыт стол в холле. Михаил Александрович уже сидит за столом, завтракает. Входит Настя, садится к столу. Молчит.

Она в своем стареньком выцветшем платье. Михаил Александрович удивленно смотрит на нее. Настя не поднимает глаз.

– Чего это ты в этом платье сиротском? – раздраженно говорит Михаил Александрович. – Тебе же столько всего накупили. Где это все?

– Я в церковь сейчас пойду, на службу.

– Понятно. В церковь по-скромному, а по жизни – от «Версаче». Логично.

Настя продолжает сидеть, опустив глаза, не притрагиваясь к еде. Молчит.

– А чего не ешь? Сидишь, как статуя… Что случилось опять?

– Я причаститься хочу сегодня.

– А что, перед этим нельзя есть?

– Нельзя.

Молчат. Михаил Александрович поглядывает на Настю, но она не поднимает голову.

– Я спросить хотела у вас. одну вещь, – наконец произносит Настя тихо, подняв глаза.

– Ну, спроси.

– А если бы операция не удалась. Как бы вы поступили со мной?

Михаил Александрович отвечает не сразу, с удивлением и интересом вглядываясь в Настю.

– Хочешь честно?

– Честно.

– Отвез бы тебя обратно в интернат. И все. Ну, денег может быть дал, немного. Калека мне не нужна. Да и никому не нужна. Что? Сомневаешься в этом? Нет, девочка, мир так устроен. Всем нужны здоровые, красивые и молодые. А ущербные – они для чего? Сами мучаются и другим создают проблемы. Разве не так. Я бы им всем, честно говоря, разрешил эвтаназию. Всем было бы лучше от этого. Когда-нибудь так и будет.

Настя молчит, не отвечает.

– А почему спросила?

– Так. Подумала. А вот еще. Вы говорили, что любите меня, так?

– Ну. – Михаил Александрович с интересом посмотрел на нее, даже перестал есть.

– А вы знаете, есть такой брак. Называется белый. Это когда люди живут вместе, в любви живут, но без отношений. интимных. А мы разве не можем так?

Михаил Александрович взял ее руку и притянул к себе, возможно, крепко сжимая ее при этом.

– Ой, больно так, – невольно вскрикнула Настя, – пустите.

Но Михаил Александрович продолжал держать ее руку, вглядываясь глаза в глаза. Молчал.

– Значит, не любишь? – наконец произнес он. – Не любишь… не любишь.

– Почему? Нет. Люблю, наверное, но как-то иначе, не так как вы хотите.

– Интересно, – вдруг усмехнулся Михаил Александрович, – Другая бы на твоем месте врала, говорила бы люблю, обожаю. А ты нет. Говоришь правду. Не люблю и всё. Это хорошо, что ты говоришь правду. Это редкость.