Я с ужасом перевожу взгляд от одного слова к другому. Не знаю, что больше напугало меня – то, что мой собеседник знал ответ, или то, что его знали все.
«Но как про это узнали?» – строчу я.
«Я проболталась. Ты думаешь, я бы смогла о таком умолчать?»
«Ты подставила меня!»
«Это ведь потом я узнала, что у Елизаветы Георгиевны мать умерла. И рассказала сразу тебе».
Действительно, спустя неделю Катя во время урока прошептала мне, что в ночь перед сдачей стихов у Елизаветы Георгиевны умерла мать. Поэтому она вела себя так отрешённо. И только поэтому не вступилась за меня. До этого я все дни гордился своим поступком, а после рассказа Кати моя гордость обернулась стыдом.
А ведь несколько лет назад я столкнулся в торговом центре с постаревшей классной. Она была так рада видеть меня…
На мониторе новое сообщение: «Спроси лучше то, что можем знать лишь мы вдвоём и больше никто».
Я чешу подбородок. Затем, ухмыляясь, пишу: «Где было наше последнее свидание?»
Сейчас ты попадёшься! Все думали, что мы с Катей встречаемся, хотя на самом деле…
«Мы не встречались», – читаю я.
И правда, мы не встречались…
«Кстати, а почему?»
«Просто…» – я начинаю печатать и задумываюсь.
Вместе с Катей я учился с самых первых школьных дней, но сблизились мы лишь в летнем лагере после седьмого класса. Не помню, кто первый подошёл. Не помню, кто сказал первое слово. То лето кружит в моей голове яркой каруселью. Образы мелькают так быстро, что сливаются в одно сплошное сияющее полотно. Просто мы вдруг поняли, что нам нравится проводить время вместе.
Мы искали любую возможность остаться наедине. Часто играли в бадминтон. После игры сбегали купаться. Река убаюкивала нас на песчаных ладонях. На пляже мы могли провести остаток дня. И даже посреди шумной ватаги ребятни мы могли перекидываться мячом только друг с другом под недоумевающие выкрики остальных.
После лагеря мы вернулись в город, и месяц я тосковал по лёгкому, льющемуся Катиному смеху. А ещё скучал по её взгляду – открытому, прямому, но с неизменной лаской. Никогда я так не ждал начала учёбы.
Когда мы, наконец, встретились, был отсыревший, размякший день. Но в тот момент мне показалось, что я увидел Катю на берегу реки – стало так же тепло и ярко. Должно быть, мы навсегда остались на том пляже.
Я понимал, что Катя ждёт от меня чего-то. Я также требовал этого от себя. Но смутные догадки пугали меня. Сквозь них мерещилась совершенно другая жизнь – не такая беззаботная и простая. Порой сердце моё, цепляясь за её взгляд, пыталось вырваться наружу. Оно подпрыгивало, готовое обернуться словами и устремиться навстречу скребущей душу улыбке. Но я в испуге хватался за него. Мы с Катей продолжали гулять после школы, шататься по торговым центрам и ходить в кино. Но нужных слов я не произнёс. Со временем наши отношения улеглись, впали в спокойное русло.
На одной из квартирных посиделок я ненароком увидел Катю в чужих руках. В тот день я впервые напился так, что остаток вечера провёл над унитазом.
«Просто я боялся», – пишу я.
«Даже после выпускного?» – спрашивает Катя.
После выпускного мы долго не виделись. Лишь изредка переписывались. Я знал, что она встречается с каким-то улыбчивым парнем, а меня устраивало одиночество. А потом появилась Таня.
Если бы не встреча выпускников – не видать мне больше Кати. Отстранившись от галдящих одноклассников, мы перекидывались словами лишь друг с другом, прямо как в детстве мячом. Говорю: «Небось, уже детьми обзавелась?» – и с испуганным смешком кидаю фразу ей. Вспыхнувшими глазами она ловит подачу, а затем швыряет обратно: «Для начала мужиком надо обзавестись». Хватаюсь за её слова и с силой толкаю: «А прежний куда делся?» А она отбивает ухмылкой: «Сбежала».
После этого вечера мы много переписывались. Пока делились планами на будущее, упомянул: «… а ещё было бы неплохо замутить с тобой». Конечно, это была шутка. Но шутка не случайная. Возмущаться Катя не стала, а лишь отметила, что замутить с ней совсем непросто. А ещё напомнила про Таню.
Таня уже болела. Но тогда я ещё не оставлял попыток помочь ей. Поэтому шутка осталась шуткой.
«Я не мог бросить девушку», – признаюсь я.
А потом мне написал одноклассник. В сообщении была лишь пара слов: «Катя погибла».
На пляже я остался один.
Случилось это на трассе. Байк вместе с Катей вынесло на встречку. Она неслась, как ей казалось, навстречу жизни, а её поджидала смерть. Мажор, бывший с ней, выжил, а её намотало на колесо фуры.
На похороны я не поехал. В гробу её не видел. Может быть, поэтому мне до сих пор не верится в смерть Кати. Ну как одно сообщение может вычеркнуть из жизни человека? До сих пор воспоминаниям я верю больше, чем словам на экране. Ведь вот та девочка на берегу реки стоит за колыхающейся занавеской памяти. Стоит её отстранить рукой…
«Ты любил её?» – спрашивает Катя.
«Нет», – признаюсь я.
«Тогда в чём была проблема?»
«Я не мог оставить её одну»
«Из жалости, что ли?»
«Она болела. Я боялся уйти. Думал, это её окончательно подкосит. Я и сейчас этого боюсь».
«Значит, из страха и жалости».
Я нависаю над экраном.
«Дело не только в этом», – отбиваюсь я.
«Слушай, я уже мертва. Меня можешь не обманывать. Ведь я никому не проболтаюсь. Как там говорится? Я – могила? Ха-ха-ха».
«Очень смешно».
«Знаешь, что самое смешное? Ты боишься за других и переживаешь за них, потому что разучился бояться и переживать за себя. Ты импотент, Женя».
«Не неси ерунды. О чём ты?»
«Ты готов страдать за других, лишь бы не страдать за себя. Тебя уже давно не пронзал страх за самого себя, и в глубине души ты жалеешь об этом. Ты согласен искупить грехи других и выстрадать за них. Согласен, чтобы тебя распяли. Ведь тогда не нужно будет думать о собственных грехах и собственных страданиях».
«Это чушь! Слушай, ты меня совсем не знаешь. Мы не общались грёбанную кучу лет, а сейчас ты и вовсе гниёшь под землёй!»
«Ох, поверь, я знаю о тебе лучше, чем ты сам».
«Тогда какого хера ты интересуешься, как у меня дела?»
«Живые ведь тоже пишут эту фразу, чтобы просто завязать разговор».
Я вновь хватаюсь за экран, чтобы захлопнуть его, но в глаза бросается сообщение:
«А ведь ты когда-то был способен на поступки. Ведь плюнул же ты в платок классной».
Отпускаю экран и с негодованием трещу клавиатурой.
«Какой же это поступок? Я этого плевка потом стыдился».
«Только мёртвые не стыдятся. Ты наплевал на приличия, чтобы выразить свой протест. Разве это не поступок?»
«Я просто поддался собственному негодованию. Какой же это протест?»
«Сейчас для протеста и этого достаточно. Кроме того, порой достаточно поддаться собственным чувствам, чтобы спасти человека».
«Ты хочешь сказать, что я повинен в твоей смерти?»
Конечно повинен! Ты же постоянно думаешь об этом! Если бы тебе хватило смелости произнести нужные слова, то Кати не было бы в тот вечер на шоссе! Она была бы цела!
«Нет, я говорю не о себе».
О ком же тогда?
Вдруг телефон начинает дребезжать.
«Ответь уже», – приходит сообщение.
Я начинаю набирать:
«Это не звонок, а…»
***
Будильник надрывается под самым ухом. Дёргаюсь. Остатки сна сползают с меня.
Долго лежу, уставившись в потолок. Тишина вдавливает в постель.
Таня ещё спит? Или ушла? Ушла насовсем…
Встаю и иду в ванную. Никто меня не приветствует. Никого и нет. Даже Пима.
Умытый, посвежевший захожу на кухню. Пустота.
Где же все?
Крадучись, проникаю в мастерскую. Чёрные пятна на холсте переплелись в размытый силуэт – то ли бабочка, то ли череп.
А была ли Таня вчера ночью дома? Может быть, я приехал в пустую квартиру?
Заглядываю в спальню.
Таня, укутавшись в одеяло, свернулась на краешке огромной кровати. Пим растянулся у неё в ногах.
