По правде сказать, сама она тоже не собиралась в открытую пялиться, пусть и на своего кумира. И если бы он всё-таки взял да и посмотрел в её сторону, то всем своим видом она бы показала: он для неё не интереснее трещины на потолке. Или в полу. Почему?

Действительно, почему? Да потому что он, ОН должен первый, а не она. Она – воплощение тайны, тайного духовного мира, в котором пусть даже царит он, её избранник, но никто на свете не должен догадываться об этом – до поры до времени. Прежде же рыцарю надо суметь показать даме сердца ЕГО расположение. Не до серенад, конечно. Искусно заговорить с дамой, чтобы самая бестолковая поняла, что вот это: видеть и говорить с ней – главное счастье его жизни. Для начала.

Потом, если и дама находит беседу с ним приятной, ему будет дозволено держать её руку в своей руке. Даже близко не куртуазные авторы превозносили этот момент. «Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия, когда одна рука спрашивает: «Ты меня любишь?», а другая отвечает: «Да, я люблю тебя», – Ги де Мопассан, признанный циник из циников, между прочим. Рождается доверие друг к другу. Что может быть важнее? И тогда, пожалуйста – касайтесь губами этой руки. Потом – виска. Потом… Ну там много чего можно касаться… При условии благосклонности дамы.

А тут что? Она была никем, попросту не существовала на свете, раз её в упор не видел этот мальчик из другого класса. Зато сейчас в буфете он не только прекрасно видел девчонок напротив через стол, но и играл с ними в пинг-понг – словами, взглядами. Одна из девочек, звали её Мила, была не просто…

В последний месяц Мила и Саша, как назло, то и дело попадались Ане на глаза – вдвоём. Каждый раз хотелось думать, что случайно или по ошибке. Но ошибок становилось всё больше.

В их школе, вообще, не было заведено открыто «дружить» мальчику с девочкой. Высшим педсоветом не благословлялось: ходить на свидания, домой друг к другу, куда-нибудь ещё. Где-то подспудно, невидимые глазу, как грибные споры, переплетались симпатии, влечения, которые могли бы вырасти в дружбы, а то и во влюблённости – при благоприятных условиях.

Ничего милого не было в этой Миле. Личико как личико, без изъянов, но и без чего-то цепляющего. Разве что волосы – шикарные, густые, чересчур, пожалуй, густые, стояли прямо копной, как в поле. И цвета непонятного – среднего между каштановым и русым, с рыжиной – цвета копны, в общем. Как можно любить копну?!

Танька, которая знала кое-кого из их класса, говорила, что Мила хорошо учится и что директриса школы ей какая-то родственница.

Саша так вовсе – отличник. Выглядел скучающим интеллектуалом, познавшим в жизни высоты и падения, понятно, всем подряд разочарованным. Коротко подстриженные волосы, никаких тебе пацанских вихров, обувь блестит, брюки наглажены. Аккуратность, невозмутимость, суровая задумчивость. Быть там или не быть, не вопрос. Быть, но… аккуратно. А вот: как быть? С кем? Когда? А надо ли?..

Да не нравится ему эта Мила нисколько! Когда они рядом, он ничуть не выглядит… ожившим. Не Гамлет, а угрюмая тень отца его. И топает на пол-лошади впереди девочки, будто и не с ней вовсе, а сам по себе.

До него, до Саши, у Ани был Гамлет – подлинный, созданный Шекспиром и несравненным актёром. Не было прежде такого героя, не то что в жизни, но и на экране. Образ терзаемого мыслями о предательстве разрывал сердце. Боль и красота. Угрюмая, но величественная природа, костюмы ей под стать. Благородные очертания головы, светлые волосы, чёрный камзол. Каждое движение, пластика всего образа мятущегося принца – почти балет и недосягаемый аристократизм. Звук голоса принца проникал прямо в душу и жил там негромким мадригалом, слышным ей одной.

Экран не помеха, чтобы грезить встречей, вести бесконечные вдохновенные беседы – одна лишь ученица 8 «В» класса понимала, из-за чего этот юноша, попавший в западню, сходил с ума, и жаждала его спасти, и могла бы! Не то что эта овца, Офелия, папенькина дочка. Видите ли, папеньку она любила больше жизни, этого профессионального проныру и лизоблюда. И стукача.

Да какой на фиг папенька, когда человек любит её и погибает в этом затхлом замкнутом замке. Их там всех замыкает – думают, что они созданы для того, чтобы вляпаться в трагедию и сидеть в ней до летального исхода. Ему надо было вырваться, бежать из этого зачумлённого Эльсинора, который ещё хуже школы. Возьми палатку, рюкзак и дуй в Индию – никаких тебе норд-остов, отогреешься, поправишь здоровье и мозги. Эх, убежать бы вместе! Аня написала принцу Гамлету письмо. Он не ответил. Ясно, перехватили поганые прихвостни эти, Клавдиевские.

Фильм знала чуть ли не наизусть, посмотрев шесть раз. «Дания – тюрьма». А школа не тюрьма? Во всех нас есть немного Гамлета…

Из всей школы только Саша внешне, хоть и отдалённо, но навевал образ принца датского – цветом волос, посадкой головы, мрачноватой неулыбчивостью своей. Мечталось, а вдруг он не только внешне… Даже не смешно. И что с того, что он существовал не на экране, а взаправду, и учился в параллельном классе? Одно слово – параллельно. Так и ходили они изо дня в день по параллельным прямым – коридорами, лестницами, никогда не пересекаясь, не соприкасаясь. Даже взглядами.

Ну хоть бы раз он посмотрел на неё! Аня сняла очки и засунула их в карман фартука, вдруг это случится.

«Возьму вот подойду к нему и спрошу – у тебя была когда-нибудь лакунарная ангина?» Он удивится: «А что это?» «Это болезнь такая, от неё умирают». И тогда он посмотрит на неё, Аню, с ужасом и состраданием, потому что всё поймёт, как интеллектуал. «Да, вот сейчас я говорю с тобой, а в следующую минуту могу умереть». Сразу резко – боль и спазм в горле, и горькие слёзы от жалости к своей такой хрупкой жизни.

Да ни к кому, конечно, не подойдёт она ни в жизнь! Снова напялила очки, никто не увидит этих дурацких слёз. Весёлая и беззаботная – вот она какая.

Их очередь подошла на удивление быстро.

– А давай купим сегодня чего-нибудь вкусненького, – скороговоркой выпалила Аня, шмыгая носом, лыбясь при этом неестественно широкой улыбкой. – Вон кексики, глянь, какие.

И они с Татьяной и с кексиками расположились рядом со столом, за которым стоял Саша. Места больше не было. Кексы оказались свежими, щедро сдобренными изюмом. Аня опять сняла очки.

– Смотри-ка, как не пожалели сегодня тараканчиков, и такие сочненькие, – сказала Аня Тане, с аппетитом причмокивая. «Тараканчиками» на их языке был тот самый изюм, а что же ещё, ведь похож.

Тут что-то громом грохнуло об стол, за которым стоял принц, раздался сдавленный звук извержения – которое хотели предотвратить, и одна из девчонок, зажав рот, бросилась вон из столовки. Мила. Аня с Таней посмотрели друг на друга – удивившись, и Аня поймала на себе ещё чей-то взгляд.

Отличник смотрел на неё исподлобья, с явным отвращением. Вопроса «Быть или не быть» – ей, Ане, в ту минуту для него не существовало. Глянул, уничтожив, и уткнулся в свой стакан с кофейной бурдой, обхватив его мёртвой хваткой.

«Но он посмотрел не меня! И я была без очков. Ну… не прочь был убить, правда. Да, Гамлеты, они все такие».

Танька, отложив свой кекс, давилась смехом в кулак, как дура, не в силах остановиться. Аня же, как умная, изрекла вдруг:

– Superb! – услышанное в новой школе.

Принц снова глянул на неё, при том, что произнесла она это тихо-претихо. С силой долбанул гранёным стаканом с недопитой бурдой об стол, подхватил с пола свой портфель. Свой громадный такой портфелище, и что только он в нём таскал? Черепа, должно быть, и не одного только бедного Йорика. Походка его, тяжёлая по обыкновению, утяжелилась грузом презрения и нежелания когда-либо ещё в жизни видеть ту, что проронила это вражье словцо.

«Он меня не забудет». Остальные девчонки из его окружения потянулись за отличником безмолвным, но осуждающим гуськом.

– Такой кофе вкусный, и не допил, – сказала Аня им вслед.

– Да вопще, чё к чему? – сказала Танька.

«Ну и пусть топает. Битюг владимирский. Близко не принц никакой и даже не тень отца его. Обыкновенный… зубрила от сих до сих, он и Гамлета-то в глаза не видел, ни в книжке, ни в кино».