А если так бывает, то и с любым из нас тоже… В любой момент.

Солнце палило, как в насмешку – безмозглая адская печь, лучи его придавливали сверху свинцом. У Ани подкосились ноги: «Заткнись! – Не видишь, что тут?» Не мысль даже, а беспомощное чувство: «Как можно жить, если рядом она? Которая превратит тебя в ЭТО»… Приехавшая скорая втянула в себя то, что лежало на песке, и увезла.

…Пловчиха с волнением подошла к краю бассейна – тонюсенькая, как только что посаженный саженец в своём красном трикотажном купальнике. Металлическая лестница была ледяной, спуск происходил с нешуточным зависанием на каждой ступеньке.

Вода тоже не была тёплой. Преодолев дрожь, Аня поплыла своим вольным полу-кролем, полу-лягушкой и немного сажёнками, как показывал когда-то папа. Он хорошо плавал, говорил, помогает Языков: «Там, за далью непогоды,/ есть блаженная страна: не темнеют неба своды, не проходит тишина./ Но туда выносят волны только сильного душой!..»

Холода больше нет. С каждым движением наполнял восторг – вода обнимает, держит тебя, ты плывёшь и, если повернуть голову, видишь за сплошной стеклянной стеной горы снега, заиндевелые деревья и заиндевелых людей, закутанных по самые глаза. От этого так весело! «А вдруг бы я родилась рыбой? А что, нормально. Даже интересно было бы по-быстрому пройти цепочку от амёбы – она мне точно родственница: простая, тихая, ни с кем не спорит».

Все мы выползли когда-то на сушу из воды, без вариантов. Иначе никто не научился бы плавать. И каждый раз, входя в воду, как будто окунаем себя в то необозримо глубокое прошлое, которого не достать ни зрением, ни памятью, но на которое откликается наша кожа и всё тело – радостью слияния, мурашками удовольствия. Руки, ноги становятся плавниками, плещутся в родной стихии, счастливые. Ведь нам было хорошо – тогда, в тех тёплых водах в нашем наираннейшем детстве.

Тренер, убедившись, что Аня плавать умеет, предоставил ей и дальше делать это самостоятельно. А ей того и надо. Чтобы не мешали. Чтобы наслаждаться: даже неистребимый бассейновый запах хлорки не мешал, но волновал, щекоча ноздри; необычная гулкость звуков – голосов, плеска воды, свистков тренера – всё было волнующим и не похожим на добассейновые будни.

И потом, после купания – идти по улице. Волшебство. Вечер, белоснежные аллеи под жёлтым сливочным соусом, разлитым огнями фонарей, – дорога через небольшой сквер. Дышится вкусно и легко, в сто раз легче, чем до бассейна. Ощущение сверхчистоты после нескольких вод делает тело совсем лёгким – ещё чуть-чуть и полетишь… Разнеживающая усталость в мышцах. И продырявленные уколами ягодицы больше не болят. В любой мороз после бассейна нисколько не холодно.

Танька филонила. Справку ей, видите ли, некогда взять. Медсестра, называется. Никого из класса тоже не было. Никого знакомых. Тем удивительнее было однажды услышать во время заплыва: «Смотри, смотри!», – мальчишка, плывущий по соседней дорожке, яростно обдав её фонтаном брызг, выплеснув чуть не полбассейна, показывал куда-то вверх.

Аня удивилась, но посмотрела. И удивилась ещё больше: на десятиметровой вышке, с которой никому прыгать нельзя, кто-то стоял. Какой-то пацан. Пришлось сузить глаза, растянув веки пальцами, как она делала всегда, чтобы рассмотреть что-то без очков. И она рассмотрела. Мало того, что он забрался чёрте куда, так ещё и без купальной шапочки. Нечёсаные вихры торчали в разные стороны – хулиганские вихры беглого хулигана Вовки Скорого! Он там не просто стоял на этой верхотуре, он нагло разминался.

«Псих!», – страшно было смотреть на этого сумасшедшего, сердце заколотилось. Высота пятиэтажки!

По бассейну прокатился ропот: Вовчика засёк тренер.

Хотелось зажмуриться, но не смотреть было невозможно. «Хоть бы выгнали его оттуда!» Раздался резкий, как нож, свисток. Вова явно обрадовался, будто ждал его, шагнул сначала чуть назад, легонько разбежался, подпрыгнул, взметнув руки вверх, сложился вдвое, как перочинный ножик, и полетел кубарем вниз – перевернувшись в воздухе несколько раз, вонзился в воду.

“Охх!” Ане показалось, что это она сама вонзилась – так страшно это было и так… до дрожи восхитительно! Короткий танец в воздухе, и – бах! Рассёк гладь и стрелой вглубь. Слияние двух стихий – танца и воды! Спортсмен – так прыгнуть мог только спортсмен – вынырнул с наконец-то прилизанными вихрами, пулей выскочил из бассейна и бегом в раздевалку. За ним вдогонку помчались тренер, какие-то в белых халатах, на полусогнутых, боясь поскользнуться на мокром кафеле. Руками машут, гулко выкрикивают что-то.

Мальчишка с соседней дорожки, доплыв до конца бассейна, обернулся к Ане. Горделиво проронил: «Видала? Это наш чемпион – у него у одного был уже взрослый разряд. Да потом пацан исчез куда-то».

Исчезнуть бы ему и теперь. А то и правда – допрыгается. И что творит? Что доказывает? Спортсмен! Если бы он занимался только спортом. «Хоть бы он меня здесь не заметил». Положенный час подходил к концу, Аня тоже вылезла из воды и побежала одеваться.

Приключившееся в бассейне тут же растворилось в морозном, будто хрустящем воздухе. Хрустел, конечно, не воздух, а снег под ногами, недавно выпавший, не успевший примяться. Сегодня в него добавили то ли кварц, то ли слюду, чтобы он сверкал как сумасшедший. Сияние этого нового снежка казалось необъяснимым, неспроста, в ознаменование праздника. Какого? Ну, такого – самого в себе праздника. Или Нового года, который Аня пропустила по болезни.

Снежинки, по-детски задорные, соревновались между собой, кто ярче. Каждая из них, из этих шестигранных крошек, сияла своим цветом. Каждая была живой, таким живым было это сияние, будто чья-то улыбка. «Неужели, правда – ни одной одинаковой? Так это не снег никакой, а… буквы в небесном послании, шифр, который никто не пытается разгадать? Сколько же они понаписали! Больше, чем все писатели мира. Если б была такая работа – по расшифровке, я бы стала расшифровщиком».

Пока же понятно только одно – это не поддаётся пониманию. И это невозможно. Кому такое под силу – сотворить их все, миллиарды индивидуальностей, да ещё, чтобы сверкали? Чтобы чуть не до слёз. Никому. Кроме… Бога? Только он один и может то, что разумом не объять. Помощники у него в этом наверняка есть – так много работы. Может, ангелы, может, волонтёры-лаборанты. И вот ведь, всё это богатство – наше! Ни у кого на свете его столько нет, сколько у нас. Поэтому мы непобедимы вовеки. И Он… раз Он засыпает нас каждый год этими блистающими бриллиантами больше других, значит, Он любит нас?

Сказка какая-то, а не вечер.

Аня зачерпнула рукой в рукавичке горсть снежинок из сугроба, заглядывая им в лицо: «Как они это делают?» И вдруг… запах! Резанул со стороны и вмиг разбил кристалл чистоты. Резкий запах кошмарного курева.

…Он возник из тени под деревом, встал у неё на пути, с горящей папиросой в руке. Тот, кто нарушает, кто очертя голову бросается с запрещённых десяти метров, разрушает ради забавы… кристаллы, всё что угодно.

– Инки жили в Перу? – рот до ушей с крупными плотоядными зубами, цигарку щелчком в новорожденных, в свежий нарядный сугроб.

Взрыв возмущения, внутри, про себя, так бы и двинула по руке! Спалил их столько сразу. Никакой теперь уже не спортсмен – разгильдяй и шпана. Улыбочка насквозь самодовольная, ждал рукоплесканий за свой «подвиг»? Весь расстёгнутый, расхристанный, шарфа даже нет, шапка на затылке, вихры как будто мокрые ещё. Чудо-юдо, только что вынырнувшее из вод, от которого, или кажется, или на самом деле, валит пар.

– Чему вас только учат. То в перу, то в пуху, но всяко пушисто.

Анин язык, как и её саму, надёжно приковало к месту.

– А хочешь, я подожгу школу?

– Что-о?! – и заткнулась тут же, пожалев, не собиралась она с ним разговаривать вообще.

– А чё? Нет школы, нет проблемы, – и всё-то лыбится всеми наглыми зубами.

Аня не стала крутить у виска, как Танька. Ничего не стала. Лишь бы не заметил… волнения. «Только не это! Не как в тот раз, в школьном коридоре». Уставилась в свою рукавичку, как в шпаргалку. Творения господни невинно подмигивали ей. Всех не переспалишь.