– Эй, мужик, – прохрипела одна из них ломающимся подростковым голосом.

– Я не мужик, а мальчик, – вежливо уточнил я.

– Еще слово скажешь, получишь в лоб! – пообещала вторая личность и нагло потребовала: – Деньги давай!

– Нету, – чистосердечно признался я, подразумевая, что для них денег у меня никогда не будет!

– А по морде? – дружелюбно предложила все та же личность.

По морде я не хотел и поэтому полез в карман, чтобы отдалить сей неприятный момент.

– Быстрее! – прошипел первый субъект с написанным (синими чернилами) на пальцах именем Вася.

– Сейчас, сейчас, что-то никак не найду, – лихорадочно шарил я по карманам.

И тут меня осенило!

– Ах, да! Вспомнил! – хлопнул я себя по лбу и склонился над портфелем: – Сейчас, ребята. Одну секундочку. Только защелку отстегну, и вы все получите.

– Ну! – нетерпеливо нагнулся ко мне второй тип по имени Сережа.

– Нашел! – сказал я и треснул его по голове гаечным ключом.

Сережа, со съехавшей от удара на нос шапкой, слепо зашатался. А я, догнав удиравшего Васю, наподдал ему коленкой чуть ниже поясницы.

– Ой, – произнес Вася и с испугу врезался лбом в дверь. Дверь со скрипом распахнулась, и тот радостно дал деру.

Сережа тихо подвывал под почтовыми ящиками, которые при падении случайно сорвал: – За что? – прогундосил он в расплющенную шапку. – Теперь точно шишка будет!………. Мы же пошутили!

Я пожал плечами и ответил:…… – Я тоже.

Придя в школу, я увидел мальчика, он задевал головой потолок. Я смотрел на него в восхищении – снизу вверх! Надо же так вымахать, ну как дядя Степа!

Мне хотелось взобраться к нему на плечо и посмотреть округу. Везет же некоторым! Такой рост! Не представляю, что бы я сделал, если бы так вырос!

Зазвенел звонок, и мальчик, согнувшись пополам, вошел в класс. Это было просто замечательно! Я представил себе, как он сидит за партой, и его ноги торчат у подбородка, как он восхитительно выделяется среди других. Ведь это так удобно, когда без всяких приспособлений можно поменять перегоревшую лампочку на фонарном столбе! А в кино! В кино ему никто не помешает своей вихрастой макушкой, не заслонит ушами экран.

Если бы я так вырос, я мог бы заглядывать в окна на втором этаже, подсматривать в тетрадки во время диктанта, переходить глубокую реку вброд, заглядывать в птичьи гнезда, снимать напуганных котов с макушек деревьев, воровать яблоки, не перелезая через забор, и делать массу других полезных и интересных дел!

– Он просто невероятно удачливый счастливчик! – с завистью подумал я.

Но стоявшая в коридоре учительница почему-то думала иначе!

– Бедный ребенок! Он так стесняется своего роста! – вздохнув, сказала она.

Вообще-то я очень люблю стричься.

Приходишь в парикмахерскую. Садишься на стул с подставочкой, ногами болтаешь, в зеркало смотришь, рожи строишь, а тетенька парикмахерша накидку на тебя одевает красивую, и начинает стричь. Так нежно и приятно, словно по голове гладит, волосы расческой причесывает, ножницами щелкает, машинкой жужжит. Правда, это приятно, когда сзади обстригают, а вот спереди, когда челку делают, мне не нравится, потому что в глаза волосы попадают.

Я как-то по глупости глаза не прищурил, так мне волосы в них попали, ужас как неприятно.

Но теперь я приноровился. Если мне слева челку обрезают, я левый глаз зажмуриваю, если справа – то наоборот. Но одним глазом обязательно за стрижкой наблюдаю, все над этим смеются и удивляются, а я им иногда объясняю. Раньше я оба глаза зажмуривал, но после одного случая перестал.

А дело было так.

В один прекрасный солнечный майский день мне мама говорит: – Сегодня едем в гости к бабушке.

Я от радости на одной ноге запрыгал, по комнате кругами ношусь и тонким голоском напеваю: – Ты меня сегодня обещала подстричь, а то я совсем лохматый сделался.

– Ничего, – отвечает мама, – до завтра потерпишь, не маленький.

Когда она так говорит, с ней бесполезно спорить. Подставил я ей свою голову, что бы причесала, так она ее еще сильнее взъерошила, ей почему-то повышенная взъерошенность больше нравится. Всегда мне на мальчиков указывает, у которых волосы на голове либо в колечки завиваются, как у пуделя, либо торчат в разные стороны, словно у одуванчика. Странные вкусы!

В общем, приехали мы к бабушке. Оказалось, слишком рано.

Мясо в кастрюле тушится, картошка варится, всякие вкусности еще не готовы, а есть хочется. Маялся я, маялся. Кусок колбасы со стола стянул, стою пережевываю. Тут дед с работы пришел, важный, в пиджаке с медалями! Меня увидел, по плечу похлопал: – Ты чего, – спрашивает, – лохматый такой?

Я ему объяснять принялся. Он послушал и говорит: – Пошли, пока стол накрывают, стричься. Придешь с новой прической, всех удивишь.

Я сразу согласился! Во-первых, с дедом интереснее, да и парикмахерская другая. Кроме того, скучно мне стало по квартире шататься, под ногами у взрослых путаться.

Вышли мы на большую оживленную улицу. Светло, машины весело гудят, мчатся. Людей полно, как на празднике. Прошли мимо сада Эрмитажа, свернули в тихую улочку, миновали заставленную помойками подворотню.

Заходим в парикмахерскую, народу в полутемном помещении почти никого, но все взрослые.

– Дед, – говорю, – мы, наверное, не туда пришли. Тут детей не обслуживают. Видишь, дяденька лысый в кресле сидит, и еще один у окошка очереди дожидается. Здесь, наверное, парикмахерская для лысых! …Пойдем лучше в другую.

Ну, он посмеялся надо мной, и даже лысые дяди криво усмехнулись, и отвечает: – В этой парикмахерской и взрослых и детей стригут, так что ты не волнуйся.

Подошел я к двери (в салон). Стал подглядывать, чего тетеньки там делают. Сколько ни глядел, ничего плохого не заметил. Успокоился. Вскоре и дядек лысых подстригли: три волоса завили, а один сам вывалился – вот и вся стрижка. Даже смешно!

Одним словом, пока я все это высматривал, да похихикивал, моя очередь подошла.

Захожу вместе с дедом в салон и мимо теток к креслу – бегом. Тут они все и переполошились. Оказывается, у них скамеечек для маленьких нет. Дед им что-то доказывает, а я его за рукав тяну.

– Пошли, – говорю, – отсюда. Сказал же тебе, здесь маленьких не стригут.

В это время, какая-то толстая тетенька здоровенную доску притащила, положила ее на ручки кресла и меня на нее усадила.

–Ты только не ерзай, – предупредила, – а то занозу засадишь.

Сижу я ни жив и не мертв и думаю, чего из инструмента у них еще (кроме доски) имеется.

На всякий случай спрашиваю:– А у вас ножницы для маленьких есть, а салфетка, а машинка жужжащая, для стрижки?

– Есть, – отвечают они, – а для послушных мальчиков у нас торт приготовлен.

После этого я снова успокоился, (совсем перестал нервничать, даже заулыбался).

Дождался, пока на меня накидку наденут, и глаза зажмурил. А тетенька с дедом о чем-то разговаривает.

– Как стричь будем? – спрашивает.

В общем, стали меня стричь, и только я к удовольствию приготовился, как бац, с меня салфетку снимают, уши обтряхивают.

– Все, – говорят, – малыш

Смотрят на меня, улыбаются, по голове гладят: – Какой хорошенький мальчик, просто красавец.

Да, думаю, наверное, хорошо подстригли, раз так радуются. Настроение сразу поднялось: – Спасибо, – говорю,– огромное, а торт можете себе оставить, потому что я его не очень люблю (позавчера объелся), а деду в таком возрасте вредно.

Вышли мы с дедом в коридор, я сквозь щель оставшуюся от выпавшего зуба насвистываю, уже на улицу собрался, когда он меня к зеркалу потянул:– Посмотри, как тебя остригли.

– Чего смотреть, – говорю, – главное, что хорошо и тебе нравится.

– -Нет, ты посмотри, – настаивает дед.