– Хороша лошадка! – с восхищением сказал Антон, осмотревший Магана со всех сторон. – Такую впору ставить только под кавалерийское седло, а не вьюки на ней возить.

Роман внимательно смотрел за всем, что делали коневоды, и всегда вовремя оказывался там, где требовалась помощь. Белая лошадь ему тоже понравилась.

– Был бы росточком побольше – можно было бы и на парад, а пока его ждет другая участь. Вот если в тайге подрастет, тогда его карьера может сложиться иначе.

Слушая геологов, Август тоже залюбовался лошадью.

«Ничего не скажешь, конь и правда хорош! Белый-белый, как снег зимой. Однако как быстро время летит! Когда после армии я пришёл в бригаду Огонёра, он был тоненьким жеребенком, ни на шаг не отстававшим от своей красивой матери. Хотугу Сулус[3] теперь звездой не назовешь – в табуне есть лошади получше, но все равно, время будто не берет Сулус. Этот белый, видать, в мать, только еще белей ее. Поэтому Огонёр назвал его Маган ат[4]. Для этого коня лучшего имени и не придумаешь. А для нас он просто Маган, ведь и так понятно».

– Его в тайге хорошо будет искать, залезешь на горку – издалека видать, – вытаскивая из пачки сигарету, сказал он вслух. – Конь что надо! – Он показал большой палец и закурил. – Я, однако, осенью попробую его поставить под седло, если нормально пойдет, – возьму себе, а то мой Батыр стал уже сдавать.

Геологи постепенно освоились и почувствовали себя уверенней. Раздевшись до пояса, молодежь обступили Августа.

– Ты давно работаешь коневодом? – прикуривая, спросил Роман. Эти молодые ребята, возможно, даже ровесники, вызывали у него восхищение, и он хотел узнать о них побольше.

– Да как тебе сказать, наверно, давно. Сколько себя помню, вокруг меня были лошади. Я, можно сказать, родился в седле. С лошадьми связано все, что меня окружает. Мой дед был коневодом, заслуженный человек. Его тут хорошо знали. Всю войну прошёл снайпером и ни одной царапины, а перед самой победой ранило вражеским осколком. До последних дней он носил кусок железа под сердцем. Доктора запрещали работать, а он всё равно бежал к своим лошадям. Видать, не мог без них.

Август, крепко затянувшись, продолжал:

– После школы я решил тоже стать коневодом. Вы же знаете, лошадь испокон века помогала людям да ещё кормила. Куда без неё?

Отмахиваясь от табачного дыма, разговор поддержал Антон, заинтересовавшийся рассказом коневода. Его дед тоже воевал и так же, как отец Августа, был ранен, а после войны окончил институт и работал инженером на закрытом заводе.

– Август это твое имя, что ли?

– А то что же? Так родители меня назвали, потому что в августе родился. По гороскопу, значит, Лев я. – Он снова затянулся и ненадолго замолчал, видно, думая о чём-то далеком. – Тут ни у кого такого имени нет, – наконец нарушил он молчание, – многие считают, что если имя редкое – значит, хорошее, только мне оно совсем не нравится. Родители придумали, а я всю жизнь мучаюсь, никак привыкнуть не могу. А когда наступает этот самый месяц август, кажется, будто все только говорят обо мне. Вот ведь как бывает, правда, интересно? – усмехнулся он и, помолчав, сказал: – Когда у меня будут дети, я их назову красиво: мальчика обязательно – Нюргуном, а девочку – Сарданой. Нюргун Боотур – герой нашего национального эпоса, а сардана – созвучно саранке. Это цветок такой, растёт на берегах нашей Индигирки. Яркий-яркий такой. Саранка похожа на обычную лилию, только маленько пониже и цвет у неё оранжевый, а на закрученных лепестках тёмно-бурые пятнышки. Возможно, видели. Я слышал, что саранку называют еще лесной лилией, а давным-давно – царскими кудрями. Говорят, если ее понюхаешь, станешь сильным и храбрым, а если девушка съест луковицу это цветка, превратится в красавицу и её сердце заполнит любовь. Вот какая чудесная эта сардана!

К вечеру подул лёгкий ветерок, повеяло свежестью, и всё вокруг, точно встрепенувшись ото сна, ожило. Поднялась пожухлая на солнце трава, затрепетали тоненькие березки и лиственницы, только пожелтевший мох и высохший ягель с виду были безжизненны. Они так же, как разогретая земля, просили живительной влаги.

Все лошади в новеньких недоуздках, отдающих желтым цветом в лучах вечернего солнца, стояли привязанными к городьбе. Лишь один светло-серый конь будто затерялся среди них. Он сиротливо жался к городьбе, при каждом шорохе нервно подергивая ушами.

– Ах, Шестёрка! А о тебе мы забыли, – остановился возле него Костя. – Стоишь тут тихонько и помалкиваешь, только ушами стрижёшь. – Он показал на цифру шесть, выстриженную в верхней части задней ноги. – Его так и зовут Шестёрка. Вообще, он конь послушный и работает неплохо.

Дубовик засмеялся. В его понимании шестёркой называли продажных людей, «закладывавших» своих. Таких он никогда не любил и старался обходить их стороной.

– Ну ты, Костя, шутник! Шестёрка, как меня учили в школе, слово женского рода, значит, имя бабское, а этот, насколько я понимаю, конь.

– Ну и что? – нисколько не удивился тот. – Я, думаю, он на нас не в обиде. Какая коню разница мужское у него имя или женское. В моем табуне три с лишним сотни лошадей – на всех нормальных имен не хватит. Вообще он очень хороший и крепкий конь, – повторил он, – почти как танковая броня. В связке передовиком ходит, геологов давно знает…

Шестёрка стоял тихо, будто прислушивался к тому, что о нем говорят. Неожиданно его всего, от копыт до хвоста, начало трясти мелкой дрожью. Костя протянул к нему руку, хотел успокоить, но разволновавшаяся лошадь резко дернулась и со всей силы боком шарахнулась о загородку загона. Та затрещала, но не сломалась. Шестёрка упёрся всеми четырьмя ногами, струной натянулась веревка, он снова дёрнулся, и опять крепкая льняная веревка и добротная городьба выдержали. Конь остался на месте. Со стороны могло показаться, что он проверяет их на прочность. Показав свою недюжинную силу и, по-видимому, убедившись в бессмысленности этого занятия, конь успокоился.

– Давно бы так, а то изображаешь тут из себя какого-то циркача. Я же знаю, что ты умный конь, – спокойно сказал Костя. Он снова осторожно протянул к нему руку, но, как только дотронулся до шеи, заросшей густой шерстью, конь судорожно вздрогнул. Только сейчас, переступив с ноги на ногу и как-то виновато отвернув голову, Шестёрка остался на месте. Быстро справившись с недоуздками, Костя облегченно вздохнул и подошел к Дубовику.

– Ну вот, теперь полный порядок, всех повязали. Немного погодя покормите, и пусть стоят до утра. Сейчас им нужно выстояться, так быстрее поймут, что пора работать. Утром попробуйте спутать и можете отпускать. Вообще приучать к путам их нужно с первого дня.

На следующее утро Дубовик спутал всех лошадей, а когда осталась одна пегая лошадка, позвал Антона.

– Теперь давай сам, я подержу. Не забыл, как узел вязать?

– Да вроде нет. В прошлом году я так наловчился, что могу даже ночью завязать.

– Ну и хорошо, потом будешь учить наших мужиков. Только сразу приготовь две палочки, чтобы потом путы можно было развязать. Сам знаешь, лошади их так затягивают, что хоть режь ножом. Вон у тебя под ногами сухая ветка, можно выстругать, – показал он парню, поняв его намерение идти к краю поляны, где росла одинокая лиственница. – Пару штук можешь сделать впрок, пригодятся, когда под руками ничего не будет.

Антон вытащил из ножен, болтавшихся на широком офицерском ремне, узкий охотничий нож, заточенный с одной стороны, и срезал четыре короткие палочки толщиной с палец. Подровняв края, поперек каждой по центру прорезал канавку. На средней жерди городьбы были развешаны новые брезентовые ремни, нарезанные из переносок для чемоданов, купленные накануне в поселковом магазине.

От веревочных пут Дубовик решил отказаться. Грубая льняная веревка, намокая, становилась как трос, и до крови натирала лошадиные ноги. Чаще других страдали молодые лошади, которых только пригнали из табуна. Привыкшие к свободе, кони без привычки спотыкались и даже падали. Сообразив, что свобода кончилась, они медленно семенили вслед за другими, мелко, насколько хватала веревка, перебирая ногами. И только через некоторое время начинали передвигаться прыжками на обе ноги. Поначалу прыжки получались не синхронными, но постепенно дело шло на лад. Лошади, привыкшие к путам, могли пройти за ночь добрый десяток километров.