Поскольку приказа на отход не было, а мы его ожидали, то стали сами готовиться к организованному отходу, если потребует обстановка. Предыдущие бои научили нас такой осмотрительности. Но отступать очень не хотелось. Мы все еще жили удачной атакой, разгромом немецкой колонны. Ни справа, ни слева никаких войск не было. Предполагалось, что батальоны развернулись и окопались позади нас в трех километрах.

В кустах ближнего тыла, там, где наметили путь отхода, сложили духовые инструменты и вещмешки со своими пожитками. Достали из еды у кого что было, разделили поровну. Командиру Колесникову положили побольше тушенки, но он отказался, взяв себе общую долю. Развели водой в котелках «макаловку» и макали в нее куски хлеба. Непритязательно, но сытно. И вот тут-то повело нас в сон. Лежишь в окопчике, борешься уже не с противником, которого пока не видно, а со сном. Пытался отгонять сонливость воспоминаниями мирной жизни: Барнаул, Дунькина роща, мороженое, девушки… Тут услышали команду Колесникова: «Заводи!» Это он шоферу. В случае боя мотор должен быть запущен, а водитель сидеть за рулем. Немцы, наученные горьким опытом, послали на сей раз разведгруппы с разных направлений. Все было по науке, разве что шли без поддержки авиации. Но артиллерийский и минометный огонь пропахал землю по всей ширине нашей обороны и много дальше. Знали бы немцы, что дорогу им перекрыл только один взвод, да и тот музыкантский, они бы не швырялись так снарядами, да и бой был бы другой. Вслед за пехотой ползли танки, но били они не из пушек, а из пулеметов. Это были пулеметные танки Т-I. Их вооружение состояло из двух 7,8-мм пулеметов, встроенных во вращающуюся башню. Вот ими они нас и поливали. Наша «счетверенка» была более грозным оружием, высадив немногие ленты в противника, она замолкла. Свою задачу в качестве боевого охранения взвод выполнил, и потому Колесников крикнул: «К машине!» Мы облепили грузовик со всех сторон, и ЗиС-5 двинулся по бездорожью в сторону Мстихина. Перед тем мы увидели, как Колесников упал возле машины: пуля раздробила ему бедро. Командира впихнули в кабину. Я вскочил на подножку шофера, остальные разместились в кузове. Немецкие танки били нам вслед. Теперь у них были как бы счетверенные пулеметы. ЗиС-5 надежная вездеходная машина. Она набирала скорость, когда пулеметная очередь прошила кабину, ветровое стекло. Одна из пуль пробила шею шофера. Руки водителя упали с баранки. Я через окно дверцы перехватил баранку и кричал пока еще живому водиле: «Жми на газ! Газуй!» Но скорость падала. Все же мы успели выехать на шоссе и оторваться от танков. Колесников давил на железку здоровой ногой. Я управлял машиной, стоя на подножке. Вырулили. Оторвались в какой-то деревушке. Здесь располагался полковой медпункт. Перенесли туда Колесникова, шофера и других раненых. Колесников был в сознании и все время повторял: «А руки-то целы!»

Как переживал он перед тем мстихинским боем! Он боялся не смерти, а ранения в руки. Для профессионального музыканта это было хуже, чем в сердце навылет. Мы, двадцатилетние парни, его обнадеживали: «Не волнуйся, товарищ командир, вас обязательно ранят в ногу!» И напророчили точно – осколок разворотил Колесникову бедро. Он остался жить. О том, как сложилась его жизнь, я узнал много позже из письма внука Колесникова – Андрея, который жил в Челябинске:

«После ранения в бедро деда эвакуировали в г. Асбест (после чего он опять стал воевать в европейской части нашей страны). К концу войны он имел 4 ранения, 2 ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени, 13 медалей. Дед прошел всю Европу: Чехословакию, Венгрию, Румынию и Югославию. А после победы над немцами их полк был переброшен на Дальний Восток для боев с японцами. Осенью 1945 года деда отправили служить в Порт-Артур, где был до 1949 года. Потом дед служил военным дирижером в Новосибирске и в Кемерове, где обучал музыке суворовцев. Дедушку Павла я знал всегда добрым и скромным, трудолюбивым и ласковым человеком. До 1984 года он работал руководителем духового оркестра Невинномысского химико-механического техникума. Потом вышел на пенсию. И в декабре 1985 года умер. Умер он потому, что осколок тот в бедре так и остался и часто тревожил деда, ему трудно было ходить в последнее время. За месяц до смерти ему ампутировали ногу, он не вынес тягот послеоперационного периода. Это страшно, но это так».

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

В 2015 году в деревне Мстихино прошла военно-историческая реконструкция того давнего боя. В ней принимал участие и грузовик ЗИС-5, сыгравший столь важную роль в судьбе музыкантского взвода 17-го гвардейского полка и его кларнетиста Андрея Черкашина.

ОТ СЫНА А.А. ЧЕРКАШИНА – Николая Черкашина:

«В году 1985-м мы ездили с отцом в Калугу, чтобы побывать на месте боя под Мстихином. Взяли таксиста и отправились к Угре. Деревню нашли, мост железнодорожный тоже был на своем месте. Вот только опушку не отыскали, с которой встретили немцев кинжальным огнем. Местность сильно изменилась, и отец так и не смог узнать ту позицию».

Наш музвзвод возглавил новый командир – техник-интендант 2-го ранга Петр Максимович Уваров. Новый-то, новый, но мы знали его еще по Барнаулу, откуда он был родом. Первым делом Уваров собрал оркестр из уцелевших музыкантов. Недосчитались Наумчука, Филиппова, Калушина, Долгова; погибли наши алтайские немцы – три Ивана-Иоганна – красноармейцы Роборт, Шмидт, Штольц; погиб мой земляк из Улан-Удэ бурят Федоров. Кто-то загремел в госпиталь. Но мы все равно радовались жизни: прикомандированные на время боев к стрелковым ротам, мы снова собрались вместе, снова расчехлили залежавшиеся в обозе инструменты. Так странно было после беспрерывного грохота последних месяцев снова услышать звуки музыки. Странно и радостно. Мы играли всем смертям назло и прежде всего назло Гитлеру. Играли и все тут. Играли вопреки пословице: «Пока говорят пушки, молчат музы».

Уваров раздобыл ноты нового марша. Он назывался «Священная война». Наш капельмейстер сам оркестровал его. Марш начинали трубачи, первую музыкальную фразу они играли словно сигнал:

Затем вступали теноры, валторны, саксофон:

Третью фразу подхватывали альты и баритоны под тревожную дробь малого барабана:

И далее весь оркестр, включая басы и большой барабан, яростно завершал строфу:

Припев оркестр играл во всю мощь наших легких:

На «волне» все замолкали, и только трубы и дробь малого барабана, грозно и торжественно возвещали:

В такой аранжировке я никогда потом эту песню не слышал. Собственно, это была не песня, это был марш, в котором чувствовалась суровая поступь всего народа. У нас, музыкантов, мурашки по коже пробегали от этой пламенной музыки. Заслышав нашу пока еще не стройную игру, к нам стали подходить все, кто был неподалеку: полковые штабисты, ездовые, стрелки комендантского взвода, откуда-то появились ходячие легко раненные бойцы, медсестры… Все слушали молча и недвижно, как слушают гимн. Потом зааплодировали и стали просить:

– Еще, давай! Еще!

И мы играли… Не зря говорил Суворов: музыка утраивает армии.

Помимо всех прочих лишений на передовой подстерегает солдата и информационный голод. Как ни стараются замполиты проводить политбеседы, иногда и газеты доставляют, но только мало кто знает об истинном положении дел в стране и на фронте. Оно понятно, узнаешь ты, узнает и противник, да еще в своих целях использует. Но от этого не легче, душа томится, хочется все-таки знать и хоть немного предвидеть свою судьбу. Вот почему по траншеям, окопам, тылам ближним и дальним всегда циркулируют слухи. Одни оправдываются, другие оказываются брехней, но иногда вести «солдатского радио» оправдывались. К сожалению, чаще всего сбывались плохие слухи. Так, кто-то сообщил нам, музыкантам, что под Вязьмой погиб в целом составе Государственный духовой оркестр (Госдух), который входил в 6-ю дивизию народного ополчения. И не то чтобы погиб, а попал в плен вместе с тысячами других бойцов, оказавшихся в вяземском котле. И, к сожалению, как выяснилось потом, все так и получилось. Было очень жаль наших коллег: какие музыканты пропали, не чета нам! А значит, надо нам теперь за себя и за них играть.