– Предложи сам! – робко выкрикнул кто-то из филы Госплета.

Председательствующий замешкался, загримасничал, а потом мучительно произнёс:

– О, Афина-покровительница и ты Посейдон-покровитель, дайте мне силы закончить начатое дело!

Протянув руки к небу, он внимательно всмотрелся в него, ожидая подсказки. Однако небо тоже молчало, оставаясь безразличным к призывам руководителя афинского государства. Затем архонт вновь обратился к народу:

– Я же вас вопрошаю, советуюсь с вами, с афинским демосом, У меня всего одна голова, а вас – вон, тысячи! Всего печальней мне то, что вы не хотите брать на себя ответственность и всё возгружаете на плечи архонта. Они же не железные и даже не деревянные, плечи мои.

Такой же ответственности побаивались и другие. Некоторые мужи посматривали в сторону Солона, полагая, коль явился он вдохновителем похода и коль доныне призывал всех к войне, то, следовательно, обязан рекомендовать на должность стратега достойного, знающего человека. Это понял и сам Солон. Стоявшие рядом с ним друзья что-то шептали ему на ухо. Дропид и вовсе отчаянно махал руками, будто торопил его. Но, судя по всему, Солон сдерживал единомышленников, своим невозмутимым видом давая понять, что спешка здесь неуместна. В таких делах лучше повременить, выждать, дождаться самого подходящего момента.

Неопределённость положения дел на Пниксе становилась угрожающей. Многие мужи разводили руками, пожимали плечами, что-то тихо говорили друг другу. Некоторые потупили взоры в землю, вернее в камень, ибо стояли они на каменистой площади. Несколько мужей злорадно улыбались, будто радовались возникшим трудностям. Некоторые иронично смотрели в сторону Солона и его друзей. Архонты упорно молчали. Только Аристодор вопросительно поглядывал по рядам, надеясь на случайную удачу. Он несколько раз обозрел все четыре филы. Встретившись с чьим-либо взглядом, он лёгким кивком головы и прищуренными глазами вопрошал: «Ну что, может, ты выручишь? Больше некому». Но его мысль и мысль других не совпадали. Все молчаливо и вежливо давали понять, что они тут бессильны. И сразу же отводили глаза в сторону, будто бы не замечали архонта. Казалось, он готов был взмолиться с просьбой к любому, кто способен помочь ему и вывести ситуацию из тупика. Это был тот случай, когда неопределённость объединилась с неясностью, раздражительностью, огорчительностью, двусмысленностью и разочарованием. Надо же, сумели отменить отягчающий закон, а найти достойного человека способного возглавить предстоящее дело, не способны. Дожили Афины до такого позорного дня. Что за афиняне пошли в наше время.

– Может, отложим этот вопрос до следующей Экклесии?! – то ли предложил, то ли спросил, престарелый афинянин. – Не лучше ли повременить, поразмыслить? А то сгоряча натворим неладного. Дело ведь серьёзное. Стратег – это тебе не логист и даже не жрец. Война – вопрос жизни и смерти наших сыновей и братьев, а возможно и всех нас.

Не исключено, что так и решили бы, но тут неожиданно для многих слова попросил тот самый бывший стратег Главкон, несколько раз слушавший на Агоре элегии Солона. Его отрубленная по локоть правая рука многим служила напоминанием о страшной сече между мегарянами и афинянами, в которой последние были разбиты. Подойдя нерешительно к беме, он остановился, задумался, осмотрел себя, будто проверял готов ли он к такому важному шагу. В нём, точнее в его теле, стоящие на Пниксе мужи увидели воина и настоящего человека, хоть и с незначительными причудами. Главкон тщательно расшаркался, оглянулся по сторонам, а затем с трудом влез на камень. С большим трудом он поднялся на бему, словно на своих плечах нёс всю тягость сложившейся здесь и сейчас ситуации. Взойдя, бывший стратег немного замешкался, качнул головой, скривился, а затем решительно одел миртовый венок на свою облысевшую голову и суровым затаённым взглядом обвёл присутствующих. Всем своим видом он дал понять, что готов вести важную речь, и что всем надлежит его слушать.

– О, афинские мужи! – кротко произнёс Главкон, подняв перед собой обрубок правой руки. Сразу же, поняв свою оплошность, вместо правой руки поднял вверх левую руку, чем вызвал смех у любителей погоготать.

– Так вот, афиняне, – уже отчётливее и громче сказал он. – Вовсе не собирался я держать перед вами слово, не взыщите. Да и, как вам известно, не мастак Главкон на фразы увещевательные, ведь я не Солон, услащающим свободоречием не обладаю. Но вы ведь молчите, потому скажу я, поскольку считаю происходящее чудовищной провокацией, непонятно кому выгодной. Стыдно, стыдно нам, пожилым воинам, за горечь наших поражений, – при этом он ещё раз поднял отрубленную руку, словно бы демонстрировал вещественное доказательство тех самых горьких поражений. Многие афиняне снова заулыбались. Кто-то суесловно подшутил:

– Предложи себя, Главкон! Стыд сразу же пройдёт!

Но многоопытный вояка, набравшись храбрости, уже освоился с ролью оратора и ещё громче и спокойнее продолжил свою судьбоносную речь.

– Предложить кого-либо – невелика премудрость, – сказал он, странно вращая своими глазами то влево, то вправо, как будто кого-то высматривая. – Много ли в этом проку? Некоторые, не думая о дальнейших последствиях, дают, как они полагают, нам мудрые врачевательные советы. Но мудры и непразднословны ли они? Вот и Солон, человек далеко не глупый, хотя таковым и притворялся, дерзнул на отмену закона? И что мы в итоге имеем? Отменить закон Экклесия решилась, а вот как быть дальше, не знаем, все находятся в затруднении. И чем дальше, тем больше возникнет препятствий. Того и смотри, что спустя недели две появится желание пересмотреть наше нынешнее небезупречное решение, что ещё больше приведёт к раздорам и мятежам. Именно поэтому, чтобы неповадно было заниматься демагогией, надменно остроумничать, подрывать наши устои, – тут Главкон сделал вид что закашлялся… – злонамеренно пренебрегать существующими порядками и изощрённо одурачивать сограждан…, – он ещё раз кашлянул, а на холме все-все затаённо поутихли, – я, недолго подумавши, призываю вас избрать главнокомандующим многоумного Солона!!! – недружелюбно вскричал он. – Солон предложил нам идти на Саламин – пусть сам и возглавит поход. Слова он говорил божественные – пусть творит и соответствующие дела. Теперь на деле соотнесёт должное и долг, а не только на словах рассуждает о них. Всем известно, что боги выбирают лучших, выберем же их и мы! Вот что я скажу вам, граждане! А как же иначе. Прошу вас, поддержите моё предложение. Всем будет наука!

Закончив речь, Главкон величественно сошёл с камня, и иронично улыбаясь в ту сторону, где стоял Солон, решительно подался к своему месту в строю.

Ошеломлённое народное собрание безмолвствовало. Замешательство было столь велико, что многие даже не знали, как реагировать на предложение Главкона. От старого грубого вояки ждали чего угодно, только не подобного коварного предложения. Некоторым соображение Главкона показалось глупым, некоторым невежественным, иным – нелепым, даже раздражительным. Нескольких человек охватил ужас от такой перспективы. Кто-то напряжённо переосмысливал услышанное от бывшего стратега, раздумывая, чего в таком случае можно ожидать. Неопределённость в среде собравшихся здесь мужей была большой. Да и чему удивляться – у эллинов никогда не бывает полной определённости. У афинян – тем более. На то они и афиняне, чтобы сопротивляться, не соглашаться, противиться всему и всем. Тем не менее, спустя некоторое время противники Солона засияли улыбками, сторонники стояли в расстройстве. Сам же поэт, не предусматривал такого поворота событий. Никогда в жизни – ни до, ни после сегодняшнего случая, он не испытывал столь глубокой растерянности. Оставаясь внешне спокойным, внутренне, поэт сильно переживал. Подняв голову, он стал искать поддержки у друзей и близких.

– Ничего! – короткое время спустя воскликнул Дропид. – Решение небезупречное, но, пожалуй, так правильно! Боги выбрали нас, а люди согласились с этим.

– Разумно, хорошо, мудро, – молвили одновременно Конон, Клиний и Гиппоник.