– Не переживай, Солон, поможем! – подобные выкрики раздались с разных сторон от мужей, поддерживающих его.

На скамье, где находились архонты, царило воодушевление.

– Вот тебе и Главкон! Мы полагали, что он умеет орудовать только руками, вернее рукой, а у него и голова не совсем пустая, – одобряюще поговаривали сидящее там.

Архонт-эпоним, теперь уже с довольным видом, в очередной раз взошёл на камень, снова попросил всех успокоиться и призвал проголосовать за кандидатуру Солона.

– Мужи афинские, – молвил пафосно и облегчённо он. – Поскольку других предложений нет, то прошу поднять руку тем, кто желал бы видеть во главе нашего воинства в походе на Саламин Солона, сына Эксекестида.

Поразительно, но факт! Все до единого участника собрания выступили в поддержку кандидатуры Солона. Друзья – с надеждой на успех, недовольные им, видимо, с целью проучить бунтаря. Люди нейтральные – потому, что голосовать больше было не за кого, а поднять руку им тоже хотелось. А как же иначе выразишь свою волю?

Так, неожиданно для всех, купец, поэт и «сумасшедший» стал стратегом. Экклесия немедля наделила Солона большими полномочиями. Ему позволили в целях подготовки к походу привлекать любого жителя Аттики. Все средства, имевшиеся в государственной казне, могли использоваться им для дела.

Итак, народное собрание завершилось. Завершилось безусловной победой и условным поражением Солона. Победой потому, что закон отменили. Поражением – поскольку последствия отмены ложились на его плечи. Условность, разумеется, в будущем могла быть снята. Солон всё превосходно понимал. Вот почему он испытывал радость и мучения. О, да! Его радость казалась мучительной.

– А чего ещё следовало ожидать? – видя состояние новоявленного стратега, рассуждали уходящие с Пникса афиняне.

– Солон искал справедливости – он нашёл её у народа. Солон искал чести – он получил её, даже слишком много, всё от того же народа. Теперь слово, вернее дело, за ним. В случае успеха – чести и славы будет с избытком. В противном случае – не найдётся ему места на земле афинской, ни ему, ни его потомкам.

При выходе с Пникса Солона поджидал Гермий. Когда новоиспечённый стратег поравнялся с ним, толстяк бросил ему в лицо упрек:

– Ты, Солон, безумие с умом соединив, победил… сегодня, наивных афинян. А вот осилишь ли ты вскоре воинственную рать мегарян?

– Знаешь, – ответил разгорячённо поэт, – для меня победа над афинянами – означает одоление нашей собственной косности, страха, силы привычки, рабских чувств. Это победа здравого смысла над бессмыслием, чести над трусостью, достоинства над ничтожностью, разумной законности над законным беззаконием. Такой успех важнее и значимее любого другого, ибо он одержан над собою. Если мы преодолели себя, то мегарян, с помощью богов, как-нибудь одолеем.

– У мегарян тоже есть боги, не говоря уже о силе и храбрости, – подтрунивая, ухмыльнулся Гермий.

– Но не забывай, ведь нам покровительствует Афина – Богиня мудрости и справедливой войны, с нами Посейдон – Бог морей. Впрочем, оставим богов в покое. Будем рассчитывать на наши возможности, уповать только на себя, собственную силу и хитрость.

– Уповай, военачальник, уповай. Да смотри, как бы твой расчёт не оказался последним.

Самодовольный Гермий снисходительно поднял указательный палец вверх, а потом, шевеля, опустил его вниз, словно бы ковырял им землю. Но Солон, не удостоив его ответом удалился. Он решительно двинулся строить расчёты. Небывало сложные расчёты.

Даже не заходя домой, в тяжёлом состоянии духа, он направился прямо к Лисию, испросить разумного совета. Престарелый эвпатрид как раз собирался к обеду. Рядом с ним находилась его дочь Елена – девушка редкостного обаяния и божественной красоты.

– Отобедай с нами, Солон, – гостеприимно обратился к нему Лисий.

Тот хотел было отказаться, сославшись на недостаток времени, но взглянув на Елену, изменил решение и не заставил себя упрашивать. Между тем, девушка вышла, понимая, что состоится деловой мужской разговор.

– Ну как, Солон, доволен решениями Экклесии? Судя по твоему виду, ты скорее огорчён, чем обрадован, – промолвил престарелый аристократ.

– Досточтимый Лисий, тобою сразу поднято столько важных вопросов, на которые не ответить и до утра. Но ты прав. Во мне сейчас всё вместе – и радость, и горечь, и боязнь. Однако позволь, прежде всего, поблагодарить тебя за поддержку. Полагаю, именно твоё веское слово уважаемого воина и ариста сыграло решающую роль в отмене «Закона Аристодора».

– Не преувеличивай, Солон. В данном случае моё слово не столь уж и много значило. Да и никто другой не смог бы тебе толком помочь. Ты, и только ты сам, помог себе и честным афинянам избавиться от нелепого закона. Не мне тебя поучать, но позволь напомнить – коль сам себе не поможешь, то всякая чужая помощь мало чего стоит.

– Возможно, Лисий, возможно ты отчасти и прав. Но, всё же, во мне сейчас борются два чувства: успеха и неудачи. И трудно сказать, победил ли я, или одолели меня. Мне кажется, этот безрукий Главкон, взял надо мною верх, хотя, вроде бы, я одолел афинян.

– Ты не прав, Солон. Он всего лишь поставил под сомнение твою хитрость и мудрость. Но ведь всё теперь находится в твоих руках, не впадай в беспокойство. Ты можешь, нет – ты обязан рассеять все сомнения! Здесь Главкон прав. Издревле велось, что всякая инициатива наказуема. И это ведь тоже справедливо. Если нечто советуешь людям – попробуй подобное сделать сам. А как же иначе! Будь сам учёным, если поучаешь других, будь сам мудрым, если требуешь от других мудрости. Наконец, будь сам воином, коль принуждаешь к войне афинян!

– Так-то оно так, на словах, – молвил задумчиво Солон. – А на деле?

– И на деле, дорогой стратег, всё в тебе самом. Я полагаю, коль тобою изобретено средство переубеждения афинян, а это, поверь, нелёгкое занятие, то уверен – найдёшь ты и достойный способ вернуть нам Саламин. Я всегда верил в твоего отца, и в тебя, друг мой, верю не меньше.

– Одной веры здесь недостаточно, уважаемый Лисий. Необходимо глубокое знание всех обстоятельств. Я, собственно, по этому поводу и навестил тебя. Ты ведь опытнейший воин, много воевал с мегарянами, хорошо их знаешь. Что можешь сказать о них? В чем их сила, в чем слабость?

Услышав прозвучавшие вопросы, Лисий несколько призадумался, сосредоточился, потом, глядя куда-то в сторону, старчески крякнул и поведал следующее:

– Да что собственно мегаряне? Люди как люди. Во многом схожие с афинянами, а во многом и отличающиеся. Как и все дорийцы, они неприхотливы, молчаливы, хотя кричать, ох, как могут. В совершенстве владеют оружием, любят воевать, очень сильны в единоборстве, дисциплинированны. Поздно ложатся спать, поздно встают, подобно варварам спят, где попало. Любят вино, обожают женщин – особенно чужих. Изнеженностью и большим умом не отличаются. Они горделивы, спесивы, жестоки, излишне мнят о себе. Да зачем я, собственно, тебе это излагаю? Ты ведь и так, не хуже меня всё знаешь – в Мегарах, да и на Саламине, тебе доводилось бывать неоднократно. Верно?

– Истинно, Лисий, не счесть того, сколько раз я побывал в Мегарах и на Саламине. Но одно находиться там по делам торговли и поэзии и совсем другое – воевать с ними. Я ведь ни разу не сражался с мегарянами на поле брани.

– Твоя правда, Солон. Торговля, поэзия и война, разные явления. Хотя, как знать, есть между ними и много общего. И для торговли, и для поэзии, и для ведения войны нужны ум и талант. Для сражений к тому же нужна сила и храбрость. Впрочем, не обойтись без этого купцу и поэту. Много, очень много общего в них.

– Ты хочешь, Лисий, сказать, что от поэта до купца всего один шаг, как впрочем, от купца до поэта, от купца и поэта до стратега, от стратега до купца и поэта тоже всего лишь шаг?

– Да, Солон. Грани между всем этим малозаметны, порой трудноразличимы. И всё же, между названным выше, есть и важное различие.