– Не хитри, Солон. Не в оливе и не в корабле дело. Это всего лишь прикрытие и ты лучше меня знаешь об этом. Плывём же мы, можно сказать, с тобою, по одной и той же причине. И конечно не в поисках серебра и злата, а в жажде неизведанного, в поисках опыта, мудрости и знаний. Впрочем, и то, и другое – богатство, с той лишь разницей, что первое можно в любое время потерять, как я потерял новую хламиду, а второе – всегда остаётся при мне, как моя лысая голова. Жаль только, что первым интересуются все люди, а вторым – немногие.

Эзоп на мгновение остановился, для важности кашлянул и тревожным голосом продолжил извергать свой словесный поток.

– Тут Солон, я как раз подхожу к самому уязвимому для себя обстоятельству. Скажу по секрету, я уже полгода не могу добраться до Крита. Никто меня не берёт на корабль. А если и брали, то сразу же высаживали, даже тогда, когда я был в новой хламиде. А не брали потому, что платить мне было нечем. Впрочем, и ты от меня прибыли не получишь, ибо мой мешок пуст, точнее его у меня и вовсе нету – тоже украли. А другого мешка – я не нашёл. А если бы и нашел, то только пустым и дырявым. Да и зачем он собственно мне, носить в нём нечего. Всё, что у меня есть, я ношу в собственной голове.

– Относительно собственности, ты не прав, Эзоп. Так мне кажется. Представь себе, имел бы ты корабль и свободно бороздил себе моря в поисках мудрости и приключений. И не упрашивал бы ты никого, и никто тебя не высаживал бы на пристани. Захотел – поплыл на Крит, надумал – в Египет, передумал – в Коринф, пожелал – месяц плаваешь вокруг Сифноса, разыскивая знания и опыт. Вот ведь, как хорошо было бы!

– Хорошо, да не очень, любезный Солон. Моя цель бороздить не моря, а человеческие души. Корабль – это только средство, но ведь есть множество иных средств. Ты, к примеру, боишься потерять свой корабль, как и другое имущество, а я ничего не боюсь, тяготы меня сторонятся. Ты полагаешь, что более свободен и независим, нежели я, но это тоже заблуждение, ибо нет человека свободнее и независимее меня. Я сплю спокойно, не боюсь ничего и никого, ем с наслаждением, даже один хлеб, радуюсь чаще, чем огорчаюсь, никто мне не завидует и, самое главное, я не завидую никому. У меня нет врагов, и никто не рассматривает Эзопа как своего неприятеля. Сегодня я здесь, а завтра там, подобно птице я здесь и везде. В этом величайшая прелесть, невиданное для других наслаждение, подлинная свобода.

Солон хотел было возразить Эзопу по поводу свободы, сказать ему, что в этом вопросе не всё так упрощённо, что действительно существует мир эзоповой, случайной, ветреной и мир солоновой, закономерной, солнечной свободы. И что это принципиально разные вещи, качественно иные проявления и измерения свободы и взглядов на неё, хотя, по большому счёту, в конечном итоге, они весьма схожи. Но, после небольших колебаний, не стал подобного делать, поскольку Эзоп есть Эзоп, а Солон соответственно Солон. И этим всё сказано, и не помогут здесь никакие убеждения. Да и к тому же, не сказать того, что иногда хотелось бы выразить, это ведь тоже великая свобода, может быть даже большая, нежели сказать, ибо, когда ты говоришь, то часто теряешь контроль над собой, а когда молчишь, то управляешь собой, следовательно, ты более свободен. Эзоп же, никак не угадывая солоновы мысли, между тем, без устали продолжал:

– К тому же невелика беда, что многие не берут меня на корабль или высаживают с него. Оставаясь подолгу на берегу, я провожу время с пользой для себя и для других. Однако находятся и добрые люди, такие, которые сочувствуют мне и даже относятся с пониманием. Они не только бескорыстны, но и доброжелательны ко мне, иные даже кормят и поят, а я не стыжусь их попросить об этом. Стыдно украсть, а просить – дело благородное. Так что, дорогой Солон, придётся тебе не только везти меня, но и кормить, и поить. Но ты не огорчайся, я не привередлив, ем мало, а то и подобно верблюду по несколько дней могу обходиться без пищи. А воды, я уверен – ты не пожалеешь. Или я ошибаюсь?

Солон немедля приказал одному из членов экипажа накормить непрошенного корабельного гостя. Эзоп жадно набросился на пищу, а хозяин корабля внимательно за ним наблюдал. Увидев, что за ним следят, Эзоп, не прекращая есть, скороговоркой промямлил:

– Не обращай на меня внимания, купец. У меня что-то вроде булимии – волчьего голода. Так есть хочется, что аж сосёт под ложечкой. Удивляюсь, как до сих пор не впал в обморок.

Вволю наевшись, Эзоп вновь скороговоркой произнёс что-то многословное, вроде того, будешь ли ты меня кормить и поить в последующие дни. После этого многословия он замолчал и с опаской посмотрел на хозяина корабля. Но тот не спешил с ответом, больно уж Эзоп озадачил его.

– Если ты хочешь, Солон, я буду помогать кормчему и гребцам, дабы даром хлеб не есть.

И «свободный человек» тут же бросился было на корму заниматься делом, но Солон остановил говоруна.

– Боюсь, Эзоп, если ты не справился со своим пустым мешком, то с кораблём и подавно. Опасаюсь, что мы не только до Крита, но и до Серефоса – ближайшего острова, не доплывём, если ты поведёшь судно. Разве ты раньше управлял кораблями, имеешь в этом необходимый опыт?

– Пока не доводилось, но попробовать можно, невелика премудрость! – залихватски бросил Эзоп. – Не будь я Эзопом, если не смогу с ним справиться!

– Недавно, любезный попутчик, я слышал в Дельфах одну басню, кажется, Полигнот её сочинил. Послушай: «Кошка однажды прослышала, что на птичьем дворе разболелись куры. Она оделась лекарем, взяла лекарские инструменты, явилась туда и, стоя у дверей, спросила кур, как они себя чувствуют? «Отлично! – сказали куры, – но только когда тебя нет поблизости».

– Так это же моя басня, Солон, – возопил Эзоп. – Вечно эти дельфийцы хотят присвоить себе то, что им не принадлежит. Хвала богам, что её приписали Полигноту, а не Аполлону. А то потом и вовсе никто бы не поверил, что она моя.

– Я ведь, Эзоп, также сомневаюсь в твоём авторстве. Поскольку сочинитель не только должен других поучать, но и сам обязан следовать сочинённому им для других.

– Это ты о чём? – возмутился Эзоп.

– А это я о корме и весле, уважаемый собеседник. Ты на примере животных поучаешь людей, а сам уподобляешься кошкам и ослам.

Эзоп от неожиданности даже приоткрыл рот.

– Так вот, дорогой попутчик, поскольку платить тебе нечем, а кормчим и гребцам ты тоже не вровень… – Солон сделал умышленную паузу и с наигранной суровостью посмотрел на Эзопа, у которого от волнения покраснела лысина и сильно помрачнело лицо. Тому почудилось, что Солон решил на ближайшей же пристали высадить его.

– Итак, – ухмыляясь, продолжил купец, – без платы возить тебя я, разумеется, не намерен…

Эзоп ещё больше заволновался, ощетинился. Хотел было что-то смятенно возразить, но Солон быстро добавил:

– Работу я тебе, Эзоп, дам куда более сложную работу, чем та, о которой просишь.

– И какую же такую работу? – несколько облегчённо вздохнул сочинитель басен. – Знай, купец, нет такой работы, которой я, Эзоп, боюсь.

– Будешь мне и всему экипажу в течение предстоящего пути рассказывать басни, станешь ободрять нас.

– О! – воспрянув духом, обрадовался Эзоп. – Я бы, Солон, и так с удовольствием рассказывал.

– Но это, Эзоп, совсем другое. Я ставлю условие, чтобы ежедневно ты рассказывал не менее пяти басен. Кроме прочего, если кто-то из экипажа пожелает ночью послушать басню, ты обязан выполнить его просьбу. Но самое главное, Эзоп, ты не должен повторяться. Знай, как только твои басни кончатся – тебя высадят на берег.

По всему чувствовалось Эзопа условия явно обрадовали. Солон тут же, своими последующими словами, ещё больше улучшил настроение сочинителю басен.

– Одну басню, считай, ты уже сегодня рассказал.

– Но я ещё ничего не рассказывал, – запротестовал, было тот.

– Вот ту басню о кошке и курах, которую я тебе изложил.

– Так ты признаёшь её моей, Солон? – радостно вскрикнул Эзоп.