– Прости меня, девка! – сказал Тюша и толкнул меня в спину.

Я, хватаясь руками за воздух, полетела в чёрные воды Стикса.

Погрузившись в воду, я сначала не почувствовала ничего. Но, мгновение спустя, обжигающе-ледянная вода сковала меня, не давая пошевелиться. Внутри себя я изо всех сил старалась барахтаться, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха, но руки и ноги отказывались мне повиноваться.

Я чувствовала себя спелёнутой, беспомощной куклой, которая камнем идёт вниз. Ручей оказался бездонным. Я погружалась всё ниже и ниже, уверенно стремясь к центру земли. Открыв глаза, я удивилась, что изнутри Стикс не кажется чёрным, он был беспечно бело-зефирным. Но невыносимо ледяным. Иногда его зефирность пронизывали тёплые розоватые и серебристо-сероватые струи, словно Гольфстрим северную Атлантику. Мимо проплывали люди, или, точнее, нечто напоминающее людей, они были более плотной белой субстанцией, чем зефирные воды Стикса. Люди с интересом смотрели на меня, подплывая поближе, старались дотронуться до меня, но я этого не ощущала. Самые настойчивые пытались говорить со мной, но я их не слышала.

Внезапно моё падение вниз прекратилось, меня грубо дёрнули за воротник и стали вытаскивать. Обжигающий холод стал невыносим. Казалось, что меня просто разрывает изнутри. Через секунду я лежала мокрая и беспомощная, уткнувшись носом в ветхие доски мостика. Я обречённо закрыла глаза, и решила, что мне теперь всё равно, что будет дальше. Хуже, уже сложно представить. Кто-то ещё подёргал меня за воротник шубейки, с грохотом, и, видимо, очень сердито, бросил на камни нечто железное. Я не знала, на какой я стороне Стикса.

– Злыдень, ты Тюша! – громко выругался над моих ухом Карл Фёдорович. – Злыдень и душегубец! На всё готов за ради своего Полоза! Даже душу безвинную погубить!

– Верни мне девку! – сердито ответил с другого берега Тюша. – Ты же знаешь, для её же блага всё сделано.

– Для её блага? – сорвавшимся голосом спросил Карл Фёдорович. – А ты её спросил? Хочется ей в Стиксовых водах купаться? И как потом жить, опосля этого?

– Не было бы жизни у неё там, – сухо сказал Тюша. – Таких пытливых жизнь быстро ломает. Зачахла бы одна, с книгами своими. Сама в подвал полезла, сама мне на голову свалилась. Сама и судьбу свою выбрала.

– Знаю, я как она сама! – визгливо покричал Карл Фёдорович.

–Так и помрёт она у вас, от холода, пока вы ругаетесь, – сказал кто-то ещё.

– Пожаловал, – недовольно сказал Карл Фёдорович и перевернул меня на спину. – Знает, что нельзя ей ко мне.

Я лежала, безвольно раскинув руки. Мне было всё равно, что со мной делают. Перевернули – и ладно. Но Карл Фёдорович, сердито сопя, стал растирать мне уши. Они загорели и дико заболели.

– Больно, – прошептала я, пытаясь отмахнуться от жёстких пальцев Карла Фёдоровича.

– Жива! – выдохнул Тюша. – Вертай девку! – тут же потребовал он.

– Злыдень, – тихо, почти с ненавистью прошептал Карл Фёдорович.

Он приподнял мне голову, и осторожно влил мне тёплой жидкости. Нежное, согревающее тепло наполнило меня, я вздохнула, перевернулась набок и попыталась заснуть.

– Что ты там делаешь? – сердито закричал Тюша. – Зачем спиной закрыл? Отвечай Модерах!

Карл Фёдорович, не обращая внимания на крики Тюши, тормошил меня, не давая заснуть.

– Не спи, не спи, милая! Нельзя тебе спать сейчас, не здесь, – он попытался посадить меня. – Давай вставай.

– Спать хочу, – я попыталась устроиться на жёстких камнях.

– Вставай, – мягко, но настойчиво сказал Модерах. – Давай, давай. Дома выспишься.

Я встала, поёжилась, сонно глядя на другой берег, вступила на шаткие досочки мостка. Модерах отпихнул ногой, с дороги багор, которым, видимо, и вытаскивал меня, и, подталкивая в спину, заставил перешагнуть Стикс. Во время перехода через чёрные воды ручья, в моей голове заговорили разом сотни голосов. Я отчаянно затрясла головой, пытаясь выгнать их. Но как только я перешла через ручей, и была подхвачена под руки Тюшей и давешним гостем в тюшиной избе – Евсеем Ивановичем, все голоса стихли.

– Пойдём домой, – ласково заговорил со мной Тюша. – Поспать надо, после волнений.

Я хотела было рассердиться на Тюшу, но сил не было, так хотелось спать. Подхваченная под руки с обеих сторон Тюшей и Евсеем Ивановичем, я несмело шагнула по камням. Сделав всего два шага от Стикса, мы очутились перед тяжёлой деревянной дверью, в избу Тюши.

– Не до гостей вам сегодня, – раскланялся Евсей Иванович. – Выспаться надо хорошенько.

– Да уж… – Тюша, с надсадой дёрнул дверь. – Прощевайте, Евсей Иваныч.

Быстро стянул с меня сапоги, мокрую одежду, бросив всё это прямо у входа, подталкивая в спину сухими кулачками, затолкал в спаленку, уложил на топчан, накрыл тяжёлой шубой и ушёл, плотно прикрыв за собой дверь.

Утром, проснувшись, я долго лежала на топчане. Во мне что-то изменилось после купания в водах Стикса. Только я не могла понять что. Поэтому я лежала и пыталась прислушаться к себе. Но вместо этого я слышала тихий, очень тихий разговор у самовара Тюши и Евсея Ивановича. Они обсуждали меня и Карла Фёдоровича. Но меня удивило другое, я слышала их, сквозь закрытую тяжёлую дверь, и при этом они говорили шёпотом. Думаю, для того чтобы я этого не слышала.

– Как думаешь, – шептал Евсей Иванович, пытаясь укротить свой бас, – он её из леты напоил?

– Кто ж его, супостата, знает, – ворчливо ответил Тюша. – Сколь раз ужо, было так!

Я услышала, как он открывает краник самовара, как льётся кипяток в кружку. Странно. И потом, «из леты напоил», как это? Что такое «леты»? Леты, леты… Лета! Меня пронзила смутная догадка про греческую мифологию. Вместе со Стиксом, в царстве Аида текло ещё несколько рек. Не сказать, чтобы я увлекалась древнегреческими распрями богов, но кое-что помнила. Лета река забвения. Все души, перешедшие через Стикс, пили из Леты, чтобы благополучно забыть все горести своей жизни. Так. Меня просто подбросило на топчане. Я перешла Стикс, и чего-то напилась в бессознательном состоянии! А Тюша и Евсей Иванович опасаются, что меня напоили из Леты. Это значит, что я уже просто душа и уже всё забыла? Фу-фу-фу, я подышала по йоговской успокоительной системе, взяла себя в руки и начала обследование. Так, руки и ноги вполне себе телесны, состоят из кожи, костей и мяса. Причём всё это сильно болит. Может ли у души болеть мясо и кости? Или это уже просто фантомные боли? Спокойно, думаю, душу не стали бы спать укладывать и шубой закрывать. И чего бы им переживать напоили меня чем-то или нет, если я уже, того… душа, и только. Но для надёжности я себя сильно ущипнула, и чуть не закричала от боли. Живая. Уже хорошо.

Осталось малость – выяснить для чего меня спихнули в Стикс, а затем так рьяно требовали назад. Если хотел меня Тюша просто убить, можно было и Полозу скормить, или бросить в пещерах. Я б там потерялась, сошла с ума и умерла. Или прибилась, к пещерным женщинам и детям, их, Тюша сказал, не трогают. Неприкасаемая каста. Хотя мог и соврать.

– Проснётся, проверь, – осторожно звякнул ложечкой Евсей Иванович. – Спасибо, за чай. Пошёл я.

– Так уж, непременно, – вздохнул Тюша, осторожно встал и проводил гостя.

А кстати, кто этот Евсей? Одет, как и Тюша, по-старинному, и выражается также витиевато. И уж больно Тюша к нему почтительно обращается. Только я подумала об этом, в голове, как подсказка в компьютере, всплыл ответ – «Полоз». Я опять подпрыгнула на топчане, от неожиданного ответа – Полоз. Да, да, да, что-то ведь читала я про это, что он мог перекидываться в человека с густой золотистой бородой. И для чего я им так нужна?

«Помощница».

Опять всплыло в голове. Так, интересное у меня дополнение появилось. Это от купания в Стиксе? Или оттого, чем меня напоил Карл Фёдорович? Чем же он меня напоил?

«Мнемозиной»

О, боже ты мой! Это ещё что такое? Болезнь такая?