- Кам-кам, камайне менг, - опять затянул Старый, - кто поет в рощах на горе, кто шепчет в омутах под горой, кто кричит в небе над безднами – придите, послушайте, ответьте мне, спросите меня – я шаман, царь всех шаманов, правнук ваш, предок ваш, тут стою, здесь умираю. Харсо раз-зах! Верно видящий, правильно делящий, хорошо знающий!

     Он вынул из рюкзака флягу с разгонкой, отхлебнул еще разок из чекушки, а потом из фляги, и стал обильно поливать и камни, и каменистую землю вокруг себя.

     - Арра-га, ара-хга, арра-кайя-га! – закричал он вдруг. – Хус-сама, хус-сама, кам, каане-мен, хус-хус, варда-балайя-хга! Не молчите, не отвечайте, говорите как есть – кто идет через ночь? Кто летит над морем? Кто несет солнце на перьях, кто сверкает звездами в когтях – пойдем со мной, перейдем через гору, что нельзя видеть, перейдем через море, что нельзя перейти, зажжем огонь, что погас, вернемся домой. Где мы спим, где мы грезим, где умерли и где родились, где мы пляшем одни!

     Он сложил небольшой костерок в самой середине каменных кругов и полив его и разгонкой, и водкой, запалил. Пламя вспыхнуло и сразу опало. Быстрые синие огоньки бегали по кедровым и можжевеловым веточкам, и словно раздумывали – гореть или так и уйти, растворяясь в серых клубах дыма.

     - Идет-идет белая мгла, идет-идет белый огонь – встань, мгла над островом! Глянь на закат, на север, глянь на болота пустынные! Как глянешь – сгоришь, себя сожжешь, сама сожжешь, без помощника. Своим страхом, своим замыслом, ойга-айя-хга!

     Костерок вдруг занялся яркими оранжевыми клочками и Старый довольно захохотал.

     - Хей-йа! Хейя! – закричал он хрипловатым, гулким басом и подняв вверх руки, скрючил пальцы, словно когти у хищной птицы. – Хейя-га! Га! Га! Айя-хга!

     И продолжая выдыхать-выкрикивать эти несвязные, бессмысленные звуки, он стал с силой бить в землю ногами, словно отбивая некий ритм. Постепенно движения его начали ускоряться, а удары сделались тише, но к ним вдруг присоединился дробный перестук камней, которые лежали вплотную друг к другу.

     Старый затрясся словно в лихорадке и закричал каким-то тонким звенящим голосом что-то совсем уже невыразимое, пламя костерка взметнулось выше его головы и, осветив на миг безумное оскаленное лицо пожилого ученого, резко опало вниз и потухло, растекшись по каменным кругам сизой дымкой.

     Старый, словно из него выдернули разом все кости, обмяк, скрутился в клубок и рухнул на землю прямо там, где стоял, рядом с дымящимся кострищем. Черно-синие тучи над морем вдруг загорелись ярко-малиновым светом, а вокруг звезд и месяца небо начало быстро голубеть.

     Спустя какое-то время очнулись соловьи и прочие обитатели лесных склонов Холамонтоса. Старый, кряхтя, выпрямился, сел в лотос и ровно задышал, прикрыв глаза. Через несколько минут он шумно выдохнул и замер так на сотню ударов сердца. Потом наконец встряхнулся и медленно встал.

     - Ох. Ох-хо-хох. Охо-хо-хо-хох. Старый я уже. Старый-старый. Полвека уже Старый, хм. А ты еще малютка, малыш, да… Ха-ха-ха! – расхохотался он во весь голос, - ха-ха-ха!

     Его хохот, казалось, развеселил всех окрестных птиц, потому что они подхватили его и с полминуты весь Холамонтос весело свиристел, чирикал, ухал и курлыкал.

     - Ай, Доктор, ай вещий дурак! Еб-бать мою княжескую черепушку, вот же щучий сын! Опять угадал, скотина!

     Старый хлопнул себя по бокам и опять захохотал.

     - Миллионы лет, ебанные миллионы лет! Ведь ты ни черта не понимаешь, малыш, не знаешь себя! Ты создал внешнее сознание, вынесенную рефлексию, а она обманула тебя и превратилась в тупых мещан, в унылых бюргеров, ети ихую маму! Ха-ха-ха! Ты же просто младенец, милый мой, миллионолетний младенец! И вот мы наконец… мы дали тебе зеркало, и тебе стало просто интересно.

     Старый покачал головой и начал собираться. Он оделся, забросил на спину пустой рюкзак, натянул сапоги и подошел к здоровенному валуну, который замыкал внешнее каменное кольцо. Постоял, глядя на камень, потом положил руку на ярко-рыжий с прозеленью лишайник, который совсем еще недавно поливал разгонкой и дружески похлопал его ладонью.

     - Знаешь, малыш, мне тоже очень интересно. Я думаю, мы теперь немного повеселимся, а?

     И еще раз хохотнув, он пошел вниз. Из-за Афона медленно поднималось солнце, и над Холамонтосом таяли последние звезды.

<p>

<a name="TOC_id20240493" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>

<a name="TOC_id20240496"></a>Глава 14. Мадагаскар

     Дизель чихнул, раскашлялся и задрожав, снова утих. Баржа вздрогнула и гнусаво заскрипела, как здоровенный котяра с переломанным носом. Не прошло и трех минут, как двенадцать цилиндров старого катерпиллеровского движка нестройно брякнули, и расчихавшись как следует, дизель басовито забубнил. Грохнула цепь кормового якоря, и баржа вновь заскрипела, начав поворачиваться правым бортом к ветру.

     - Пишта, долбать тебя поперек, - заорал Найджел, высокий рыжий американец, которого Нина слегка недолюбливала за его развязные хамоватые манеры. Впрочем, человеком он был, вроде бы, неплохим. – Пишта! На черта ты раскочегариваешь наше корыто?

     Но стармех даже носу не показал из машинного.

     Большинство ребят было в море – кто собирал мелкие мусорные островки, а кто буксировал уже собранные пластиковые поля к базе. Нина осталась на барже вместе с Найджелом, двумя его подружками и еще парочкой испанцев. Татушка в последние дни здорово зудела, а с вечера Нину регулярно бросало в жар и еще порой ломило все кости. Она решила отлежаться денек: хотя на борту хватало всяких лекарств в здоровенном красном ящике аптечки «если вдруг кто чего», но... А вдруг змейке не понравится какой-нибудь парацетамол или она просто неправильно его использует и будет только хуже? Как всегда говорил в таких случаях Старый, «надо обязательно немного помаяться, пусть организм поймет, что тебе хреновенько и задумается».