Потом слуг стало намного, намного больше, все они были людьми списка и отражали признание заслуг Деди правителем, Махом, и степень этой признательности, ибо, будучи царскими рабами, попали в службу к Деди по велению этого чиновника. Тут были и земледельцы-ахутиу для работы в загородном поместье… Да какое там поместье… Невеликий домик, где даже для пяти слуг работы было маловато. Да и росло все в каменистой земле вокруг Абу намного хуже, чем в Куше или севернее, так что ни тучных стад, ни нив тут не было — огороды да виноградники. Вино, правда, было знатным — уж откуда взяли те лозы, что давали это вино, неизвестно, но завидовали такой удаче многие. Одно получалось сладким даже без фиников и мёда, другое было терпким, но ароматным и хмельным.
И еще трое служанок, херит-пер («ведающих домом») в городской дом, который тоже разросся, а потом и вовсе поменялся, превратившись в небольшой, но солидный городской особнячок. А в таком доме, конечно, работа всегда найдётся… И целый дом шнау можно занять, было бы желание. И появилась еще ткацкая мастерская, где работало целых двенадцать ткачих. Если бы её не взяла под свою руку мать, то Иаму бы там и поселился, и уж тогда ткани было бы выткано мало, хотя во главе мастерской и была свободная ткачиха, получавшая от выделанных штук полотна и его качества, и находившаяся там всё время. Да, видно, она сама не могла противостоять колдовству Иаму.
Но Мерит-Хатор отбила у него охоту частить с визитами сюда, постоянно проверяя дневной урок и просто заходя в мастерскую по поводу и без него. Почему-то нехсиу её сторонился…
А тем временем Хори рос, рос и дорос до учебы в доме знаний, школе при храме Хнума — создателя мира. Дома его уже можно было видеть реже, чем в школе или в более приятном времяпровождении с приятелями. (Хотя это и не избавляло его от очередных язвительных обвинений матери в лени). Он был не лучше и не хуже других своих сверстников — друзей и недругов. Так же учился, в чём-то преуспевая, в чём-то отставая, так же играл, зевал и отвлекался, считая ворон и мечтая о чём-то глупом и несбыточном, но великом и возвышенном. Так же боролся и учился стрелять из лука и пращи (бедные птицы!). Так же дрался, выясняя вопросы первенства в толпе школьников (не первый… но и не последний). Так же выслушивал выговоры и наставления учителей. И конечно, их брюзжание о том, что «Все те, кто не имеет возможности выбрать счастливый жизненный путь чиновника[37], подлежат смотру, на котором их определяют в войско, или ремесло, или низшее жречество (по сути, в храмовых слуг) или даже в «рабов царя»[38]. И это будет позором для любой семьи, горем для их матерей и концом всему для них, малолетних лоботрясов, что никак не способны уразуметь изменение написания иероглифами простейших понятий всего-то за последние пять царствований! Хори иногда казалось, что учителя в школе сговорились с матерью называть его ленивым мальчиком!
И школьники учили правила написания, долбили правила сложения… А за окном были — охота на птиц, рыбалка, игры, борьба, драка с портовыми мальчишками, очередной разлив Хапи… И девочки…
С некоторых пор все, связанное с ними, вызывало повышенный, прямо болезненный интерес.
Прошли времена, когда, голые и почти неотличимые, они возились в пыли в одной куче, мальчики и девочки. Еще до школы, до дня, когда ребенок впервые надел пояс и стал ходить в одежде всегда и всюду, их миры начали расходится, как две барки на Ниле, и чем дальше, тем больше, так что и не понять уж, что делают люди с другого корабля. Сначала это как-то не мешало и было правильно — ну что интересного в девчоночьей жизни? Чему их такому интересному могут научить на женской половине? Но потом…
Как-то внезапно девочки стали смотреться рядом со своими сверстниками совсем иначе — выше, старше, взрослее… И глядели на мальчишек уже в свою очередь с покровительственной жалостью — как на бессмысленную мелюзгу. Этого нельзя было снести, невозможно, немыслимо! Руки сами тянулись дёрнуть за волосы, ущипнуть… Только вот беда — с некоторых пор девочки начали обзаводиться прекрасными, манящими, будоражащими выпуклостями, и руки сбивались, норовя вместо первоначального щипка — погладить, помять, прижать, ощутить в ладони… В висках начинался стук, обрушивались водопадом гул в ушах и краска на щеках. Это была какая-то зависимость, постыдная и манящая. Кроме того, всё это коварно рушило мальчишечью дружбу, ватаги вообще и отношения в них в частности. Драк стало намного больше, поводы для них — ничтожней. Умение драться становилось не менее важным, чем умение красиво хвастаться и вообще — говорить, и почти таким же важным, как умение нравится девочкам. Раньше Хори, крупный и весьма упитанный мальчик, чаще побеждал в потасовках, которые, по сути, были скорее толкотней и пиханием, чем сражением. Но теперь… Драки стали по-кошачьи скоротечны и безжалостны, с ударами ногами, руками, укусами и бросками. Впервые получив удар в лицо, в глаз, Хори разрыдался, от боли, испуга и обиды. И некоторое время он страшно жмурился и приседал, укрываясь от удара, если кто-то замахивался, да и вообще прослыл трусом, тем более, что по какой-то непонятной ему причине у него при любой, самой малейшей, почти несчитовой стычке начинали ручьём течь слезы, а грудь клокотала от рыданий. Но трусом он не был, он убеждался, протыкая себе плоть на руке медным шилом или держа до волдырей ладонь над пламенем. Нет, нет, он проверил — он не боится боли, он не трус! Но почему, почему же он продолжает жмуриться и рыдать? Почему мучительно подбирает фразы и слова, особенно, если разговор и собеседник важны для него? И голодной собакой грызло душу желание нравиться, в первую очередь — девочкам, но хотелось — всем, хотелось вызывать обожание и восхищение, хотелось славы и величия, подвигов и почестей. Можно было, как Сатепа, мечтать и млеть. Но уж больно глупой и нелепой она выглядела, эта Сатепа, и даже добродушный отец иногда безжалостно её высмеивал. Да и попреки матери в лени зародили в душе, помимо ощущения себя не самым лучшим из детей, желание победить все же свою лень, мнимую или настоящую и всем доказать что-то, хотя уже и сменявшимся всременами отчаянием и желанием махнуть на себя рукой. Ведь все равно, раз столько попреков, и от кого — от матери! — человек он пропащий и толку из него не выйдет.
Хотя, стыдясь самого себя, Хори всё же мечтал — о победе над таинственными и могучими врагами, которые были невозможной помесью из сказочных чудищ, личных недругов и врагов страны, про которых им вдалбливали в школе на занятиях. Мечтал о чествовании после победы — владыка оделяет его наградами, и должности, и титулы, и золото, включая почетных золотых пчёл, и земли, и рабы просто сыпались на него! Самые знаменитые придворные красавицы и принцессы дальних чужеземных стран стремятся познакомиться с ним, все, как одна — соблазнительные и с лицами тех девочек, которые наиболее нравились в этот момент…
Глава 3
Но всё же выход из этого тупика нашелся, и нашёлся неожиданно. Как-то, в очередном припадке творчески-мечтательного бреда, он снова оказался в окружении несметных полчищ врагов — ужасного Хозяина Кладбищ, которого не в силах убить ни один смертный, только лишь отогнать, если повезёт… И страшных песчаных пожирателей ослов[39], и Саг с Ахехом[40], и Аммут[41], частью лев, частью крокодил, частью бегемот, частью леопард. Рядом с ужасами загробного мира и сверхестественными существами — люди, враги чёрной земли — целое войско. Полчища закованных в броню воинов на колесницах — марьяну из Нахарины, и голубоглазые ливийские дикари… Врагов много, страшно много! Но в этом и спасение — она сами мешают друг другу! Вот пожирательница сердец из царства мертвых, Аммут, цапнула своей огромной, вонючей крокодильей пастью одного из марьяну. В плотном строю врага выбитым зубом зазияла брешь. Схватив топор на длинной ручке (деревянную лопату для хлеба), Хори неистово начал рубить их всех, стараясь если не победить, так хоть подороже продать свою жизнь. В левой руке он стиснул копьё (шест, который подпирал матерчатый полог над двориком). Ого! Трепещите, жалкие враги! Хрясь! Хрусь… Как биться со сломанным топором? И что скажет про лопату для хлеба мама… Слезы предательски закипели, разъедая глаза…
