Стижиан открыл глаза и поднял голову, медленно повертел ею, проверяя, не затекла ли шея, и с нескрываемым восхищением обнаружил что освоил-таки расслабление тела – ничто не болело, ничего не затекло, и голова перестала быть такой туманной, а ведь в четыре утра, когда он сюда притащился, она ныла как дырявое судно в шторм.
Жутко довольный собой, он отпустил руку, на которой держался всё это время, и мягко приземлился на землю:
– Спасибо, – сказал он старому критши.
Удивительное создание, это дерево, Стижиан воспринимал его почти как живое: длинные ветви, плотные и крепкие, но в то же время гибкие, с несчетным множеством мелких плотных листиков, никогда не усыхавших и не опадающих, и чтобы сорвать хоть один, нужно было приложить немало усилий. Кора то гладкая, то грубая, будто дерево менялось по настроению и погоде, а чтобы его обхватить могли бы понадобиться пять-шесть пар рук взрослых мужчин.
Дерево тихо скрипнуло в ответ, а Стижиан улыбнулся. Отряхнув и без того чистый кожаный плащ, надетый на голое тело, он поправил шнуровку ботинок, ремень, поелозил пальцами по коротким волосам и побрел в сторону второго корпуса.
Когда он до него дошел, все уже сидели за столами и тихо чавкали. Правилам поведения за столом, приему гостей, и выпроваживанию тоже, учат любого новенького послушника в течение одного месяца в первый год обучения. Всё это привили и Стижиану, и единственным, к чему его приучить не удалось, была пунктуальность, и поэтому он всегда минут на пять опаздывал – не страшно, но все же неловко.
Стижиан вошел в столовую где-то в половине восьмого. Столовая – это огромная зала, с потолками в шесть метров высотой, где практически отсутствовали окна – они были под самым потолком, чего вполне хватало для освещения. Вдоль этой залы в два ряда стояли двенадцать столов, а между ними образовались узкие проходы. Стол наставников, их принято называть мастерами, находился у противоположной стены от двери в которую вошел Стижиан. Он неторопливо двигался к своему месту за шестым столом в левом ряду, в том, что ближе к кухне, где сидели ученики, которым остался один год до окончания обучения. Стоило ему пойти в залу, как начался уже знакомый шепот:
– Вот он, наш талант, смотрите!
– Эй, он между прочим сильнейший монах, ты же слышал что говорят мастера!
– Тише, тише, ты же не хочешь, чтобы он услышал!
– Интересно сколько ещё заданий поручат ему, прежде чем вспомнят об остальных?
– Тоже мне, посланник Богини…
– Может и посланник, не злословь!
Поначалу, когда Стижиан думал, что ему просто везёт, было приятно слушать подобные разговорчики. Все же зависть – чувство, присущее всем людям, независимо от степени возвышенности их профессии, и Стижиан, который с тринадцати начал самостоятельно выполнять задания и поручения, никогда бы не мог подумать, что его успех станет причиной его одиночества. Но всё же именно это и случилось.
Приказом совета Ораны, монтэрские монахи получили статус вольных наемников: они путешествовали по самым отдаленным закоулком мира сего и за некую плату, какую именно – решала совесть монаха, зачищали проклятые места, истреблял нежить, иногда просто проводили независимые от управленческих органов расследования, ловили преступников, спасали детей и котят и прочее-прочее. Самым главным в работе монаха было сохранение жизни человеку. Обет "не убий" должен был дать любой, кто в первый раз идёт на задание, и этот обет включает возможность того, что сам монах может погибнуть, спасая чужие жизни. К счастью, подобное случалось не часто.
Тем не менее, такая перспектива очень сильно смущала, и поэтому монахи предпочитали брать себе задания связанные с истреблением нежити и искоренением древних родовых проклятий, коих, почему-то, в Оране было великое множество. Стижиан Ветру несколько лет подряд выполнял всевозможные работы, заработал немалую сумму денег, хорошее имя, обзавелся парой хороших знакомых, и это очень… очень сильно не нравилось прочим обитателям монастыря.
Монаху оставалось два месяца до восемнадцати лет – до того дня, когда он может покинуть монастырь и заниматься чем бы то ни было самостоятельно. По программе обучения он уходил на пару лет вперед и уже давно изучал приёмы, разработанные лично мастерами и не преподающимися послушникам и юным монахам. Потому, очень часто Стижиан попросту не ходил на занятия, с чем мастер Тео уже давно смирился и внеурочно обучал любимого ученика вещам, которым не стоит обучать рядовых монахов… Расслабление тела – одна из таких вещей: не каждый сможет выдержать напряжение, возникающее на ранних стадиях освоения этого трюка.
Стижиан наконец добрался до своего заветного места, что на самом краю скамьи, ближе всех к преподавательскому столу, и без особого аппетита принялся жевать маленькие красные помидоры, сладкие словно спелая вишня.
Амит, монах, бывший ровесником Стижиану и живший с ним в одной келье, оказался единственным во всём монастыре человеком, с которым можно было разговаривать. Сидел он всегда напротив и хитро улыбался, если Стижиан с опозданием приходил на завтрак и с опущенной головой доходил до своего места. Амит – юноша среднего телосложения, ростом чуть выше Стижиана, с недлинными, по плечи, солнечно-желтыми волосами, тонкими чертами лица и большими светлыми глазами, переливающимися то серым, то голубым цветом. Он никогда не говорил этого вслух, но про себя думал, что Стижиан опаздывает специально, чтобы выделиться ещё сильнее:
–…Да куда уж сильнее, – вслух закончил мысль Амит, когда его сосед уже все так же лениво пожевывал уже салат.
– Какие планы на лето? – спросил Стижиан.
– Ну если кое-кто опять не отнимет у старшеньких и младшеньких все самые интересные поручения, то я поеду в столицу. Мидзука, – это было имя одного из наставников, – обещал поговорить с мастером Тео, и меня могут послать в Орану тренировать магов.
Стижиан присвистнул:
– Денежное дело. Только я не представляю где в Оране или в её окрестностях можно их тренировать… Хотя… Может быть маги используют пару стареньких приемов и смогут поднять кладбище, что за озерным краем. – Уже переходя на смех договорил Стижиан.
Эта шутка слишком старая, чтобы над ней смеялись люди неосведомленные, но монахи, будучи специалистами в работе с нежитью, прекрасно знали, что ни один маг, каким бы сильным он ни был, каким бы огромным ни был его запас его сосуда, не смог бы самостоятельно поднять кладбище. Заставить возникнуть негатив – да, но контролировать его невозможно.
– Ты же только вчера вернулся! – Вдруг вспомнил Стижиан. – Разве не хочешь отдохнуть? Я слышал, дела в Моисне были хуже некуда. Как всё прошло?
– А как, по-твоему, могут пойти дела, если инквизицию оповещают раньше, чем нас? – В голосе Амита отчетливо слышалось недовольство. – Когда я приехал, они уже судили двоих и отправили их в очищающее пламя. Ну, ты знаешь эту поговорку Семи Школ «незримым пламенем…
– … да очистится сосуд». – Закончил за него Стижиан. – Успели приговорить двоих? Это сколько ж времени глава города тянул с письмом к нам?
– Два месяца. – Ответил Амит, чеканя каждую букву, теребя в руках крошечный медальон на тонком шнурке, что висел у него на шее. – Инквизиторы сочли источником негатива двух престарелых вдов, лишившихся мужей из-за обвала в шахте. Из того что мне рассказали, женщины действительно походили источающих ненависть восставших, но не из-за негатива, а из-за нищеты и голода в городе: после завала шахты ни у кого из местных, кроме пары управляющих, не было денег на существование.
– Весь город источал негатив? – Догадался Стижиан.
– Да, весь город! Их дети голодали, года не прошло, как многие мужья были погребены заживо в шахте, почти всё работоспособное население занято попытками восстановить добычу руды, а тут ещё приезжают инквизиторы, начинают устраивать обыски и допросы, все на нервах. И, «БАХ»! Люди начинают слышать скрежет неупокоенных за завалом и прекращают раскопки. Вот инквизиторы и схватили пару самых недовольных и устроили над ними суд.
