– Во сколько тебе к ней?
– В семь. – Он встал с дивана, запустил руку в копну длинных темных волос и громко выдохнул, надув щеки. – Я себя мальчишкой чувствую, честное слово.
Гарет глянула на него из под тонких бровей и с хитринкой во взгляде спросила:
– Может дать тебе пару советов?
Чтобы прийти в гости к столь красивой девушке, Стижиану казалось мало почти килограмма конфет с миндалем. Он как следует вымылся, расчесался, привел в божеский вид любимые не знавшие износа ботинки, пытался почистить плащ… Однако на нём осталось слишком много пятен и потертостей профессиональной деятельности, оставленных неупокоенными и варевами, коими монах иногда слишком сильно увлекался. Так что уже в половине седьмого он плюнул на чистку толстенной кожи и побежал впопыхах покупать себе новый костюм. Ему несказанно повезло – заказчик, чей размер каким-то чудом совпал с размером монаха, не забрал свой заказ и тот лежал на полке у мастера уже с неделю. Его быстро нашли, кое-как почистили и вручили монаху, отдавшему последние из залежавшихся в кармане денег за эдакую роскошь.
Без пятнадцати семь, когда уже начало темнеть, он шел по главной улице Ринеля, держа в руках зеленый пакет с конфетами. Пройдя два квартала, церковь и парк за ней, монах свернул за мясной лавкой и попал в индустриальный район города. Здесь стояли пятиэтажные стройные дома, гудели несколько заводов, работающих без перерыва, возвышались складские здания, горели фонари, прогуливались молодые и пожилые пары. Вдалеке монах увидел небольшую минеральную станцию, подающую энергию, и подумал, что вот тут-то и работают дорогие и редкие кристаллы риджи, без которых в этом городе попросту бы не было такого количества энергии. Но монах плохо разбирался в инженерии, лишь догадывался о применении камней.
Пройдя две улицы, Стижиан остановился напротив дома сорок семь, который был двухэтажным и весьма неплохо устроен, с широкими высокими окнами в кованых рамах. Он вошел в подъезд, аккуратный и чистый, где на лестнице был расстелен тёмно-зеленый ковёр, поднялся на второй этаж и постучал в нужную дверь.
С тихим щелчком та открылась, и в свете яркой лампы заголубели длинные волосы. Стижиан услышал шелест женского дыхания, и на мгновение ему показалось, что перед ним стоит вовсе другая синеволосая барышня, он словно увидел её лицо… но то была лишь аллюзия.
Милая нежная Иллес, чья красота подобна океану – ею можно любоваться бесконечно. Когда она улыбалась, и вокруг её глаз появлялись едва заметные морщинки, и Стижиан переставал дышать и начинал краснеть, что выглядело то ли странно, то ли мило для мужчины его комплекции. Они с минуту стояли и смотрели друг на друга, прежде чем Иллес, не выдержав и засмеявшись, пригласила его войти.
Про конфеты они вспомнили, лишь когда откуда-то из под стола появилась вторая бутылка алого вина и кончился виноград, а виноград монах не переносил на дух. Иллес не на шутку удивилась, увидев конфеты: каждая из них была завернута в отдельную упаковку сине-золотой расцветки и перевязана ленточкой. Целый пакет этой радости, а ведь про конфеты она намедни сказала в шутку, никак не рассчитывая получить их.
– Ты просто прелесть! – Взвизгнула Иллес, кидаясь на шею монаха. Он, к великому несчастью, сидел за столом спиной к стене, и ему стоило немалых усилий выдержать весь напор направленной на него ласки и не удариться затылком о твердый камень.
Когда Иллес, допив очередной бокал, своими тонкими пальцами стала расстегивать на Стижиане рубашку, монах начал волноваться. Его синеволосая спутница не стала тянуть кота за хвост, решив, что они и так давно знакомы. Они целовались. Долго целовались. Пуговицы расстегнулись как-то сами собой, засверкали её обнаженные плечи и спина, выглядывающая из-под шелкового на ощупь платья. Все было прекрасно, но…
Иллес застыла и побелела. Её зрачки расширились, глаза обесцветились, став полностью белыми. Она перестала дышать. Лёгкой куклой она упала на руки Стижиана, наблюдавшего за тем, как из неоткуда на шее Иллес появляется длинная тонкая рана, прямой надрез, словно бы нанесенный невидимой рукой умелого хирурга.
– Иллес… – Шептал повергнутый в шок монах. Он вскочил со стула, держа бездыханное и истекающее кровью тело девушки, и понес её в соседнюю комнату.
– Свечи… Где эти клятые свечи?!
Свечи стояли на подоконнике в количестве целой коробки. Стижиан положил Иллес на пол в центре комнаты, не обращая внимания на жирную кровавую полосу, тянущуюся за ними из кухни. Он и мысли не допускал, что она уже могла умереть, или что он не успеет сделать то, что задумал.
Расставив шесть свечей вкруг, Стижиан щелкнул пальцем и все они загорелись жарким ярко-зелёным огнём, едва ли не звенящим. Четные – для целителей. Нечетные – для монахов. Круг из шести свечей – для исцеления. Шесть – сильнейшее заклинание, которое мог применить Стижиан, а ведь ему нужно было просто остановить кровь. Он встал на колени рядом с Иллес, охватил ладонью свисающий с руки четырехгранных крест, висевший на обвивающей руку короткой цепочке, и шептал заклинания исцеления, дававшиеся ему, как и любому другому монаху, очень непросто.
Что-то шло не так… Свечи не становились ярче, кровь не переставала идти.
Черная пелена напряжения, сопровождающаяся нарастающим звоном в голове, медленно застилала глаза, когда нагрянула первая волна негаторов – гасителей любого вида чародейства и магии, будь она хоть трижды святая. Они, с их всепоглощающей силой, упали на плечи Стижиана бесконечной давящей тяжестью. От их давления некоторые неопытные колдуны погибали – у монаха голова едва не взорвалась от боли, и он опустился чуть ниже над Иллес. Его руки задрожали от напряжения и силы, с которой он сопротивлялся давящей на него волне, в полу возникали вмятины. Кровь перестала идти и грудь девушки медленно и едва заметно начала подниматься и опускаться. Она приоткрыла глаза.
Со второй волной бороться было сложнее. Это давление можно было сравнить лишь с целым каменным зданием, упавшим на него с огромной высоты. Крест, лежащий в левой руке, стал нагреваться и меньше чем через полминуты Стижиан закричал от боли – крест побелел, оставив огромный ожог на руке.
– Иллес… – С трудом улыбнулся Стижиан, но увидел что-то странное в глазах спасенной им девушки.
– Прости… – Прошептала она, возвращая своим глазам натуральный цвет – красный. Ярко красный. Она – демон. – Прости, Стижи…
Стижиан поднял голову и увидел, что свечей уже не шесть, а только четыре. Если верить книгам, то числа меньше пяти использовались лишь в противоположным заклинаниям исцеления ритуалам, в обратных от святой магии Храма Сияния ритуалах жертвоприношения.
Четыре… А где же ещё две? Они растаяли, расплавились, словно их и не было, а расплавленный воск стёк в трещины в полу.
– О Небо… – Молвил монах, прежде чем дверь в квартиру Иллес слетела с петель от одного мощного удара молотом.
В комнату вошли семеро людей в белых одеяниях. Один из них, самый крупный и, по-видимому, сильный, его кажется звали Викон, одним движением руки отшвырнул ослабшего Стижиана к стене. Тот ударился спиной, и ему показалось, что все его внутренности разбились в дребезги. Изо рта потекла густая красная кровь, в глазах почернело. Трое мужчин на его глазах склонились над Иллес, и тут исчез эффект негатора, но Стижиану от этого не стало легче. Белые тени, мелькавшие перед ним, унесли куда-то красноглазую демоницу.
Монах оставался в сознании, но не понимал происходящего.
В уставе адептов Храма существовало великое множество разного вида наказаний за провинности и проступки. Попасть под суд инквизиторской церкви не всегда было так страшно, как это стало после казни Стижиана Ветру.
Не смотря на всю строгость законов и правил, по которым жила инквизиторская церковь, каждый человек имел право на ошибку, на некие глупости, на игру с магией. Этих людей строго наказывали, кого-то ссылали, но сжигали единицы. Стижиан Ветру был выпускником Монтэрского монастыря, единственной независимой от инквизиторской церкви школой, откуда выходили сильнейшие в борцы с нежитью и негативом. В монтэрском монастыре учились с семи до восемнадцати лет, проходили немалую практику, количество аномалий, существующих в окрестностях города Монтэры, позволяли тренировать монахов днями и ночами. Стижиан окончил обучение и исчез на четыре года, а по возвращении попался в столь простенькую и классическую ловушку, каких Элес Рьюдо мог спланировать сотни.
