– Я подумал, что опасаться за электронику автомобиля не стоит, – сказал Алексей. – В Ква мы наблюдали, как движущиеся машины поглощаются кремом. Электроника их, следовательно, была в норме. Это ещё раз располагает к мысли, что концентрат – не простое явление из недр земли. Телефоны гасит, а автомобили нет.

По встречной полосе навстречу КЦ промчалось уже несколько автомобилей.

– Смотрите! – воскликнул Алексей, взглянув в зеркало. – Одна машина развернулась и следует за нами! Я видел минут десять назад, как она двигалась в сторону Ква. Её легко было запомнить, зелёные «тойоты» даже у нас на востоке почти не встречаются.

– Я думала уже о том, чтобы по громкоговорителю предупреждать об опасности, – произнесла Нина, взглянув в своё зеркало. – Однако же, нас может за это задержать автоинспекция. Важнее мчаться, не останавливаясь. По Славскому телевидению и радио мы сможем предупредить гораздо больше людей.

– Но давайте же остановим на минуту машину, что последовала за нами! Спросим, что их побудило развернуться. Союзники нам могут пригодиться.

– Так-то оно так! Я посигналю задними фарами и остановлюсь.

Нина посигналила задними фарами, сбавила скорость, однако же зелёная «тойота» проигнорировала это. Прибавив скорости, она обогнала «порше».

– Будем повторять маневр, когда их обгоним? – спросила Алексея Нина.

– Нет.

Нина легко обошла «тойоту», и вскоре она остался далеко позади. Грубо нарушая правила и чуть не задавив уличного пса, «порше» прошёл через село Видное, может быть, «тойота» была из него.

У нас на побережье Ламы население небольшое и всё сокращается. Простым людям здесь совсем не остаётся, что делать. Тайгу повырубили и сожгли, рыбу ловить не дают, для обработки полей технику покупать слишком дорого. Остались вредные производства – душегубки. На них тоже немного людей надо. В нескольких относительно больших городах крутятся деньги, и ошмётки этих денег падают на пригороды. А дальше отъедешь – и пустыня. Вот и Митя с Евой решили уехать в Ква. Там им предложили работу понадёжнее, чем в Туране. Они много работали, но всё перебивались. В Ква и в радиусе Ква теперь проживает людей больше, чем где-либо по стране, а сколько точно, никто не знает. Раньше, как говорят, статистики не было, а теперь она существует только для вранья, как и всё, чем пичкают людей. Никто ничего не знает. Даже про солнце врут, ничего о нём не зная.

И вот мы проснулись, а солнце уже заливает наш Люй, заливает, как в детстве, ласковым огнём будущего. И воробьи на старой сирени орут, и чёрный кот охотится за ними. И тётя наварила нам большую кастрюлю пшённой каши на молоке. Это она из уважения к нам, пшено теперь дороже всех других круп. Слишком уж много я писала о нём в своих произведениях, создавая ему славу, начиная с идущей во всех театрах мира пьесы «Народ просыпается».

Мы не все проснулись. Ева ещё спит, ей плохо спалось ночью. Она боялась воров. Боялась в нашем доме, в котором мы за сто лет ни разу их не боялись. Квохчут куры, а я открываю ставни, кроме тех, что закрывают окно Евы. Окна наши смотрят на Харат. В древности так называли отдаленную страну в Арктике – Хейрат. И у нас, если что-то отдалённое, то дают названия или Харат, или Тайвань. Тайвань у нас тоже есть, там построили пятиэтажки, они словно бомбёжку пережили, такой у них теперь вид. Там живут безработные и пьют водку. Жизнь там кипит, как в аду.

Окна смотрят на Харат, за ним волнуется зелёное поле, за полем старинная железная дорога Ква-Дивосток, за дорогой – снова обширные поля, а дальше – блистающий Лама. Если подняться на ближайшую гору, его видно. А если забраться на кедр, то видно еще шире, ещё веселее. Раньше дети всегда так делали – они дерзко одолевали уровень за уровнем, вставая на ветки, прилежащие к качающемуся могучему стволу. По веткам надо было стучать ногами, и тогда кедровые шишки, сине-коричнево-сизые, смолистые, сыпались вниз, иногда больно ударяя по головам стоящих внизу. Дети собирали шишки в котомку или в мешок, и бегали за ними, если их уносило вниз по склону. Кедры, они очень гордые, величественные, они всегда стоят возвышенно, подчёркивая свой нрав.

Теперь дети другие. Они сидят в телефонах. И мы, взрослые, другие. Мы все оказались совершенно в другом мире, он будет меняться ещё и ещё, и это правильно. Но кто-то должен будет найти то, что мы потеряли.

Митя, едва проснувшись и умывшись, вскочил в свой внедорожник, вскочил с особым чувством, ведь он прощается и с ним, выставленным на продажу, и с родными местами, где когда-то успел годовалой крошкой посидеть на коленях у прадеда-рыбака, нёс икону Казанской Богоматери впереди процессии на похоронах прабабушки, погонял по дорожкам пшеничных полей на своём «Норко», прятался с книжкой в зарослях элефанта от докучливых тёток. Мы с ним всегда были в заговоре. Сейчас Митя поехал добывать рыбу. Спрятавшуюся в переулке с браконьерским уловом машину он не увидел, не каждый день они появляются тут. Рыба всегда бывает у смотрящего за районом, но что-то мы не вспомнили о нём и его возможностях, ведь в нашем детстве его не было, мы здесь погружаемся в память детства. Митя приехал на базар, на старинный базар, где моя бабушка когда-то торговала огородной снедью, чтобы были деньги отправить детей в школу, а потом в университет. Мы все помогали ей. А сейчас на базаре стояло несколько машин с открытыми багажниками, где были свежие пойманные щуки и окуни, сороги и язи. За прилавками стояли женщины с творогом, сметаной и банками молока, с мёдом и серой, а дальше раскинулось море продаж – кладбищенских ядовито-ярких пластиковых цветов, их привозят из сопредельного Итая, а раньше подобные цветы крутили из цветной бумаги шумные хохлуши. В нынешней деревенской жизни всё напоминает кладбище, разве что, по небу гробы не летают. На базаре бывают здесь все, и невольно радуются цветочному морю, а мечты всегда обращены к Ламе.

Митя позвонил мне и предложил взять щуку на шашлык, и я ему ответила: «Возьми». Ещё он взял творога и сметаны, и трёхлитровую банку молока от родных приламских коров. А потом поехал мимо разноцветных домиков посёлка и серых изб села, шинами поднимая пыль сухого солнечного утра.

Мы позавтракали и стали собираться в дорогу – сначала заедем на кладбище к предкам, а потом купаться в Халук, как и пять лет назад. В прошлый раз для посещения кладбища мы сорвали четыре ветки рябины со спелыми гроздями. А когда-то давно, когда Митя ещё был маленьким мальчиком, мы ходили в лес и приносили оттуда сосновые ветви. Что делать, на кладбище принято приходить с чем-то, как будто идёшь в гости. На надгробиях оставляют конфеты и блины, если это родительский день, а дядя клал отцу и младшему брату сигарету, когда курил. Отец его тайком от матери покуривал, когда вернулся с войны. А младший брат тоже брался за сигареты, в нём старовер боролся с образцом придурка новейшего времени. Мы в первый раз в жизни видели, что рябина не алеет своими ягодами. Я сорвала четыре ветки калины покрасивее, с недозревшими ещё зеленоватыми кистями. И четыре небольших неразвившихся подсолнуха, они растут в огороде в качестве медоноса для пчёл. Чтобы семечки вызрели в нашем климате, нужно семена высаживать в домашние горшочки в марте, а в начале июня переносить их в открытый грунт.

У подсолнуха толстый стебель, а я не прихватила ножа, так что, провозилась долго. Костя увидел, что я делаю и помог мне. Он поедет с нами, так распорядилась тётя. Мы вернулись во двор, и я положила наш букет на сиденье машины. Больше мы ничего не взяли с собою.

Тётя перекрестила нас, сидящих в салоне машины, и мы поехали мимо разнообразных изб и фантазийных строений, которые деревенские варганят теперь, смотря сколько есть средств, или латают старое жильё, чем придётся. По домам видно, что люди живут, как попало, как придётся. У нас один из лучших домов, так ещё бы!

У памятника солдатам-героям мы свернули налево. Памятник этот сейчас находится в наилучшем виде, чем когда-либо. Когда он появился, из крашенного серебрянкой бетона, за его спиной был новый одноэтажный сельский клуб. Он всё никак не мог набрать штат специалистов, потому что из получивших образование в культпросветучилище сюда никто не хотел ехать в одиночество, а из местных и старых никого не было. Раньше рядом в избе была хорошая библиотека с двумя библиотекарями. Летом, когда мы с тётей, тогда школьницей, сюда ходили за книгами, здесь таинственно пахло стариной и прохладой, старинными книгами, зачитанными невесть когда, давным-давно, начиная с довоенного времени. Я не помню всего, что мы брали здесь. Помню в ветхой обложке «Принца и нищего» Марка Твена, книжки про бабочек и муравьёв, мичуринские сборники о том, как сажать сады и прививать плодовые деревья.