И тут Ляля вдруг нечто поняла и даже испугалась своего открытия: она повторяет привычные соображения, а на самом деле не хочет им владеть - ни теперь, ни тем более всегда. Мысль была отчетливая и определенная, но Ляля поспешно прогнала ее прочь. Съездит в Мацесту, отдохнет. А там и сентябрь. Пойдет на работу, привезет к себе Димку... А Сергей... Не хочется сейчас копаться в их отношениях. Само собой все решится.
Они вернулись в комнату.
- Мышка, я принимаю волевое решение. - Лахтин допил кофе, встал. Подскажи, где твой билет на поезд?
- На телевизоре, - машинально ответила она.
- Ага, вот он, купейненький. Раз ты меня любишь, а это факт, значит, остаешься. А соблазн купейненький...
Он разорвал билет, выбросил обрывки.
- Ты согласна, Мышка? - спросил он, протягивая к ней руки. Великолепный принцип: все, что мешает нам быть счастливыми, - в мусорное ведро!
- Гениально! - подтвердила Ляля, и губы ее задрожали. - По крайней мере, эффектно, как в кино. Ты не подумал, что я могла бы сдать билет?
- Мышка, я не узнаю тебя! - вскричал Лахтин, привлекая ее к себе. Тратить наше драгоценное время на прозу жизни! На какие-то рубли?! Опомнись!
- Опомнилась, - чужим голосом сказала Ляля и решительно высвободилась из его объятий. - Может, и путевку заодно порвешь? Она, кстати, ровесница наших отношений - я ее четыре года дожидалась!
Пораженный ее тоном, Лахтин даже отступил на шаг, чтобы получше разглядеть маленькую женщину.
- Не может быть, - сказал он. - Ты сердишься? Из-за этой чепухи? Да я тебе десяток путевок достану. Выбирай любой курорт, вплоть до международного.
- Это не проза жизни, - зло ответила Ляля. - Это моя жизнь. Ты приходишь ко мне отдохнуть, на полный пансион. Я уже не говорю о том, что трачу на тебя душу. Но знаешь ли ты, мой романтичный и ультрасовременный любовник, что один твой визит съедает половину моей зарплаты?! Что я потом с философским видом жую в школьном буфете пирожки и запиваю их почти бесплатным молоком? Что я молода и мне хочется носить красивые платья и хоть изредка надевать свои дешевые украшения...
- Я... я не знал, - забормотал Лахтин, лихорадочно шаря по карманам. Никогда не думал о быте, не придавал значения... Я заплачу, Ляля, я за все заплачу... Ты извини, пожалуйста. Я куплю новый билет...
- Да разве в деньгах дело? - звенящим голосом ответила она, не замечая, что по щекам побежали слезы. - Ты чудовище, Сергей! Бесчувственное чудовище, которое живет только для себя! Такие, как ты, не просто потребители. Вы активные потребители. Вы потихоньку приспосабливаете мир, переиначиваете его, чтобы вам в нем было удобно. Это особенно страшно. Ведь раньше вы приспосабливались сами, а сейчас все наоборот.
- Лихо, - криво улыбнулся Лахтин. - Ты прям-таки государственный обвинитель, Мышка.
- Перестань меня так называть! - Ляля топнула ногой. - Я не знаю, Сережа, почему ты такой. - Она всхлипнула, на ощупь, как слепая, нашарила стул. - Ты ко мне таким уже пришел... Я не знаю, например, почему гниют яблоки, но всегда отличу гнилое от нормального... Почему вы появились, откуда - не знаю. Но рядом с вами страшно. Как-то, когда ты ушел, вылакав бутылку коньяка и переспав со мной, я нафантазировала: может, вы пришельцы? Ведь вы появились так недавно - лет десять-пятнадцать назад. Вы не стали пробиваться к высшей власти. Там все на виду, сразу скажут "а король-то голый". Вы присвоили себе мелочь - распределение. Стали за прилавки, взяли ключи от подсобок, списки абитуриентов и ордера жилищных кооперативов... Вы поселились в обществе, будто вирус в организме...
- И все это я, Лахтин? - Он почти не воспринимал ее обвинения, потому что его ошеломило и напугало одно слово, которое она бросила ему в лицо еще в начале этой нелепой сцены: чудовище. Что это - совпадение, случайность? Или Ляля что-то узнала о двойнике, о его постыдной игре или душевной болезни?
- Между прочим, - сказал он, вяло подыскивая контраргументы, - мы все потребители. И нечего этого стыдиться.
Ляля удивленно взглянула на Лахтина.
- Хитрый мой доктор наук. - Она засмеялась. - Тебе просто нечем крыть. Душа для тебя давно пустой звук, абстрактная величина. А вот желание все иметь и всем попользоваться ты будешь защищать до последнего дыхания. Я тоже живу в мире вещей и потребностей. Это нормально, по-людски. Но ваши вещи и потребности - чужие. Чуждые. По существу. За них нужно продавать душу, милый. И предавать.
- Мне же больно, Ляля, - хрипло сказал Лахтин. - Опомнись. Что же ты бьешь без разбора, что ты хлещешь?! Неужто и впрямь я такое чудовище?
Она подошла к журнальному столику, возле которого сидел Лахтин, взяла из его пачки сигарету.
- Я четыре года терпела, - сказала Ляля. - Потерпи и ты, залетный мой. Скажи лучше: что тебе сегодня приснилось?
- Ну и переходики у тебя! С ума можно сойти, - Лахтин пожал плечами. Из детства что-то, не помню...
- Значит, было царство?
- Какое еще царство?! - вскочил Лахтин. Он наконец, достал портмоне, приоткрыл его, закрыл, снова открыл.
"Не знает, как поступить, - брезгливо подумала Ляля. - Боится, что швырну его сребреники ему в лицо. Если все доставать, то и отдавать все надо. Отсчитывать неудобно. А все отдавать не хочется".
- Ты не жмись, - грубо сказала она. - Я за четыре года много заработала. Так и быть - облегчу тебе душу. Ты же половину грехов сразу спишешь. Откупился, мол... А про царство упоминала, так это опять-таки о душе. Было же у тебя хоть что-нибудь там раньше.
- Не твое дело! - окрысился Лахтин. Он отсчитал несколько купюр и демонстративно швырнул их на диван. - Было и есть.
- Было, конечно, - согласилась Ляля. - Маленькое, захудалое. Но ты и его отдал. За коня! За то, чтобы быть на коне. Все царство души - за паршивую клячу удачи... Говоришь - есть? Ой ли.
- Плевал я на твое царство! - фальцетом выкрикнул он и, натыкаясь на вещи, пошел в коридор. Хлопнула дверь.
Маленькая женщина опустила руки и посмотрела на пол так, будто несла-несла гору посуды и вдруг все разом уронила.
Заплакать или рассмеяться?
Она все-таки заплакала. Разбитого не жаль. А вот украденного жаль всегда.
Сушь, которая две недели подряд стояла над Гончаровкой, в этот вечер как-то притомилась. Дождя ничто не предвещало, но давление стремительно падало, и люди, устав раньше обычного, раньше и ко сну собрались.
