Не веря своим глазам, Захар достал из конверта само извещение. Как так "под Москвой"?! Не может быть! Тимофей ведь под Берлином погиб... Да и знали бы в селе о похоронке. Может, Женя ее в райцентре получила?.. Ветхая бумажка наконец развернулась...
"Уважаемая... Ваш муж лейтенант Лахтин Тимофей Степанович... погиб смертью храбрых в боях... 21 ноября 1941 года..."
Захар еще раз прочитал похоронку. Бумажка вдруг выпала из рук, комната качнулась перед глазами. "21 ноября! В первый год войны! Выходит дело Сергей сын! Сергей Захарович, его... Зачем же ты так, Женя?! За что казнишь всю жизнь?"
Так говорила обида. Но жила в нем уже и мудрость, которая стала утешать да урезонивать: "А чего же ты хотел: чтобы Женя стала отнимать мужа у другой солдатки? Чтобы, гордая, краденую любовь стала узаконивать? Перед людьми и совестью своей стыд принимать? Не такая она... Сам знаешь. А после, когда Настя умерла?.. Поздно было. Парень-то вырос. Зачем у него легенду отнимать да давний обман раскрывать?"
Захар закурил, открыл окно. Над кустом сирени висела полная луна. Как тогда, той ночью... Теперь ему ясно, почему она просила: "Говори. Все, что хочешь, говори. На всю жизнь хочу тебя наслушаться..." И ласкала - на всю жизнь. К утру он забылся на полчаса, задремал. А проснулся от странного ощущения: плечо мокрое и горячее. Женя плакала, уткнувшись ему в плечо. В молочном утреннем свете, худенькая и белая, будто ветка вишни, она показалась ему облачком. Зоревое-перьевое, дрожит рядом, дунешь улетит... Он подумал тогда, что Женя сплетен испугалась - как бы в селе не узнали, Тимофею после войны не доложили. Стал, глупый, утешать. А теперь открылось: нечего ей было бояться. Судьбу она свою оплакивала, которую сама же и выбрала.
Захар докурил "Приму" до того, что окурок прижег пальцы. Он распечатал конверт, который уже успел заклеить, достал письмо к Сергею. И тут вся решительность и радость вдруг куда-то девались. Что написать и как написать? Нужно ли вообще об этом писать?
Захар долго думал, потом сделал в конце письма короткую приписку:
"Сынок! Несколько минут назад в бумагах твоей покойной матери я нашел такое, что перевернуло мне всю жизнь. Дело прошлое, но очень важное и касается оно нас с тобой. В письме о таком не напишешь... Поэтому приезжай теперь непременно!"
Несмотря на поздний час, Захар отнес письмо на почту, бросил в ящик. Помолодевший и счастливый, он возвращался домой и прикидывал: через сколько дней сын получит его весточку? Догадается ли он, что произошло? Наверное, догадается. Должен догадаться.
Лахтин открыл глаза и вздрогнул от неожиданности: на другой стороне кровати возле спящей Ляли нахально развалился... его двойник.
- А девочка хороша, - гнусным шепотом заключил Йегрес и плотоядно ухмыльнулся. - Жаль, черт возьми, что я не материальный. Роль святого духа, как ты понимаешь, меня мало устраивает.
Он протянул свою черную лапу, театрально положил ее Ляле на грудь.
- Ты чего сюда заявился?! - прошипел Лахтин. - Убирайся!
- И не подумаю, - засмеялся Йегрес, - собственник проклятый... Конечно, если ты будешь выступать, то я могу и уйти. Слетаю, например, к Светлане. Она еще тоже не вставала...
- Пошли на кухню, - взмолился Лахтин. - Разбудишь Ляльку - что я ей скажу?
Он осторожно выбрался из постели, прикрыл за собой дверь спальни. Двойник объявился на кухне прямо из стены. Однако полностью выходить не стал: высунул возле холодильника торс, оперся плечом о шкафчик.
"Если Лялька проснется и увидит этот живой горельеф, точно с ума сойдет, - подумал Лахтин. - Надо поскорее его отправить... Впрочем, кроме меня, его, кажется, никто не видит..."
- Небось в мечтах уже премию получаешь? - полюбопытствовал Злодей и покачал головой. - Шанс, конечно, есть. Но ты себя, Сергей, на худшее настрой. В случае чего - не так обидно будет.
Он впервые назвал Лахтина по имени. Тот удивился: "С каких это пор? Обычно двойник говорит пренебрежительно и грубовато. Насмешничает, подкалывает, язвит..."
- Ты, кстати, тут особо не сибаритствуй и Ляльку не обижай, назидательно сказал Йегрес. - Прогонит.
- Кого? Меня? Мышка меня прогонит? - Лахтин пожал плечами. - Я вижу, Злодей, ты переутомился. Заговариваться стал.
- Мое дело предупредить... Еще тебе два совета впрок. Вишневского в серьезное дело не пускай - увлечется, потом не оторвешь. Бери пока его идеи и внедряй их... осваивай. А его заканчивать диссертацию посади - он тебе за это в ножки поклонится. Это первое. Второе: не тяни с переводом Светланы. Ты же знаешь, в отделе главного механика освободилось хорошее место. Девушка толковая, перешла на третий курс - уговори Павла Александровича, чтобы взял. Чем раньше уберешь ее из приемной, тем скорее твоей станет.
- Все-то ты рассчитал. Стратег...
- Это ты рассчитал. И сам себе советы даешь, - ухмыльнулся двойник.
- Опять темнишь? - Лахтин включил конфорку, поставил на плиту чайник.
- Так я весь из темени, - сказал Йегрес и прислушался. - Все, конец аудиенции. Проснулась твоя милашка. Помни, что я сказал, и будь здоров.
Он нырнул в водопроводный стояк, и трубы на всех этажах загремели, будто по ним пронесся град камней.
"Полдома, негодяй, разбудил", - подумал Лахтин, возвращаясь в спальню. Он завалился на кровать, будто большой кот, и стал целовать Лялю. И маленькая женщина в самом деле проснулась.
- Ты тупик моих желаний, - прошептал он довольно пошловатую фразу, которую услышал в КБ от Генина, обхаживавшего в коридорах всех встречных сотрудниц.
Ляля высвободилась:
- Чайник дребезжит, слышишь?
Потом она готовила завтрак, а Лахтин ошивался на кухне и, сам того не замечая, мешал: снова фальшиво и громко напевал о "неудачнике", целовал Лялю, когда она отцеживала картошку, курил.
"Бог мой, - с раздражением подумала Ляля. - Ведь он всерьез полагает, что весь мир создан специально для него, Сереженьки Лахтина, для его пользования. А уж я и подавно... - Она попробовала успокоить себя. Сережа, конечно, эгоист, но и ты не лучше. Тебе мало владеть им по случаю. Тебе подавай его целиком и навсегда - обычная женская логика. А он обычная мужская логика - этого не хочет. Да, больше не хочет, чем не может, потому что с Тамарой его уже долгие годы ничто не связывает. И ни с кем не связывает. Разве что со своим отражением в зеркале..."
