— Но ведь отец… Джеймс не знал о её ребёнке… О тебе.

— А КАК бы она могла ему сказать?! Он же сбежал, исчез из её жизни! Спрятался в своём мире волшебников, где нет места «жалким маглам». Он вышвырнул Петунию из своей жизни, и даже думать о ней забыл! А может, ты считаешь, что-то бы изменилось, если бы он узнал? Он бы женился на ней, да? Или забрал бы меня в свою новую семью и радостно воспитывал обоих сыновей-колдунов с волшебницей-супругой?! Серьёзно?

— Но ЧТО ты теперь хочешь изменить, Эйнар?! Убив меня, ЧТО ты изменишь?! — в голосе Гарри звучала боль, и вовсе не от сочащихся кровью ран. — Ты же не вернёшься к своей настоящей матери, победно сообщив о моей смерти…

— Конечно, нет. Это не нужно ни ей, ни мне. У меня есть родители, и мама, и папа, которые меня любят, и которых люблю я. Но Петуния будет избавлена от необходимости видеть тебя, копию Джеймса, чьё лицо до сих пор причиняет ей боль воспоминаниями. Она имеет право на спокойную жизнь без всяких волшебников Поттеров. ВОТ что я, её сын, могу сделать для той, чью любовь мимоходом растоптал Джеймс Поттер. И ещё кое-что могу, уже лично для себя. Сейчас есть два парня. Один — сын героя, второй — сын труса. Можешь представить себе, ЧТО чувствует сын труса, если отец у них один? Не можешь. Ты получил не только его внешность, но и его лучшие качества. А вот мне достались его глаза, его улыбка — и его худшие черты характера. Но когда тебя не станет — мне будет уже не важно, трус мой отец или герой. Я смогу выкинуть его из своих мыслей, тоже обрету покой и буду жить как обычно.

— А ты сможешь? После всего, что сделал? Совесть не замучает?

— Смогу, не беспокойся. Я же, как-никак, сын Джеймса Поттера! А его никогда не терзала совесть за то, что он совершал, — и Эйнар злобно усмехнулся. — А знаешь, почему? Потому, что Джеймс Поттер всегда считал себя правым. Чтó бы ни сделал. Комý бы ни причинил боль или обиду. А в данной ситуации Я считаю, что я прав. Кстати, продолжу свою мысль: совесть его целиком и полностью, и даже не особо использованная, тоже досталась тебе, братишка. …Но что-то я заболтался. Пора уже завершить мою миссию.

Он наклонился над Дамблдором, который так и сидел на полу, привалившись к стене.

— Вот же невезенье! — выдохнул Эвергрин с досадой. — А ректор-то помер… Старик меня обхитрил! Сердце не выдержало. Вот видишь, Гарри, Дамблдор тебя тоже бросил. Тебя ВСЕ бросили. Но не беспокойся, — Эйнар стиснул в руке волшебную палочку и медленно повернулся к связанному, — с тобой буду Я, братик. До последнего вздоха. Твоего последнего вздоха.

Гарри закрыл глаза, ожидая, когда опять придёт боль. И она пришла. Боевые заклинания, произнесённые звенящим от ярости и ненависти голосом, казалось, были усилены многократно. Свист белого жгучего луча заглушал короткие стоны жертвы. Гарри не хотел кричать и стонать, доставляя ещё больше радости палачу, но ведь он не был супергероем… Его руки и ноги были покрыты вздувшимися багровыми полосами от волшебного хлыста и испещрены зияющими кровоточащими ранами. Одежда была изорвана и пропитана кровью. Под ногами растекались лужи алого цвета. Красный, повсюду красный — на стенах, на полу, на нём и на его мучителе. На его брате. Если бы знать раньше… Ведь они могли бы стать настоящими братьями, чтó бы ни говорил Эйнар, Гарри знал, просто знал, что так было бы… Поттер-младший с детства мечтал о брате. Старшем. Сильном. Надёжном. И как же чудовищно воплотилась эта его мечта!

Смертельно бледный, он уже почти не чувствовал боль, отмечал просто, что удары сыпались со всех сторон. Зато сердце колотилось всё быстрее и громче, казалось, оно сейчас взорвётся… Внезапно Гарри раскрыл ладонь и напряг побелевшие пальцы. Эйнар заметил это, замер, потом подошёл и наклонился к нему, опустив сжатую в руке палочку. Оба кулака его были стиснуты так, что из-под ногтей сочилась кровь.

— Дай… мне… руку… — прошептал младший Поттер. Угасающим сознанием он успел удивиться, что не чувствует никакой ненависти к Эйнару. Только печаль и сожаление. Последним его ощущением было пожатие руки, крепкой и липкой от крови их обоих. А последним словом «надежды всей магической Британии» было слово «брат».

Эйнар Йенссон Эвергрин, старший — а очень скоро единственный живой — сын Джеймса Поттера, продолжая сжимать руку брата и свою волшебную палочку, пристально смотрел на Гарри, ловил малейшие изменения в его лице. Ноздри парня раздувались, словно он вдыхал утекающую жизнь. Наконец, ярко-зелёные глаза погасли навсегда. Эйнар с трудом разжал сведённые судорогой пальцы, выронив руку брата и свою волшебную палочку, и шагнул назад.

Вот и всё. Он выполнил свой план. Что он чувствовал? Пустоту в душе. Там, за грудиной, где два года горела и царапалась ненависть, казалось, было совершенно пусто. Юноша глубоко вздохнул и обвёл взглядом стены комнаты, ища, какие камни надо омыть кровью жертв. Он заметил их около десятка, разбросанных в беспорядке, они были зелёными, словно замшелыми. Кровь Гарри почти вся вытекла, пришлось разламывать рёбра. На самом видном месте, в середине стены, Эйнар аккуратно написал кровью «Гарри Поттер» и так же аккуратно замазал надпись, сразу же сделав ещё влажную поверхность глянцево-стеклянной, подобной уже готовым. Отступил назад и, чуть склонив голову набок, полюбовался на своё творение, словно на шедевр в музее. А что? Это и есть его музей и его шедевры!

Затем настала очередь Дамблдора. Хрупкие старческие рёбра сломались даже от «лацеро». Эвергрин усмехнулся. На ещё одном почётном месте, в середине другой стены, заняло место сначала имя самого могущественного мага столетия, а затем правильный овал из его крови. Щедро черпая горстью кровь ректора, парень прикладывал ладонь к каждому из зелёных камней, которые медленно возвращали себе первоначальный цвет. Закончив этот обряд, Эйнар подошёл к тёмному пятну:

— Источник?

И глухой голос, окрепнув, отозвался:

— Ты всё правильно сделал, о смертный. Я благодарю тебя. Сейчас я покину эти стены. Вот твоя награда.

Прямо из середины маслянистого пятна вдруг вырос крупный, с ладонь, чёрный полупрозрачный кристалл, похожий на морион. Эйнар коснулся его окровавленной рукой — и кристалл легко отделился от стены.

— Приложи его ко лбу, когда понадобится укрепить твою магическую силу. Прощай, смертный.

По тёмному пятну пробежала рябь, потом оно вдруг засветилось так ярко, что Эйнар зажмурился. Когда он открыл глаза — стена была прежней. Парень опять вздохнул и крепко сжал кристалл.

…Оба тела Эвергрин уложил в одном из пустых классов на пятом этаже, чтобы их нашли, но не сразу. Затем он вернулся в свой «Уют». Придавая законченный вид всем девяти символам жертв его ненависти, убрал всё «лишнее» со стен и пола. Потом ещё раз прошёлся вдоль стен, прикасаясь к гладким алым пятнам, прощаясь с ними. Отчистил магией «рабочую» одежду, сапоги и перчатки, аккуратно уложил их в ларец. Он подровнял на полке книги, на столике волшебные палочки Хембридж, Рона, щепки от палочки Гарри. Свой плащ-невидимку Эвергрин трансфигурировал в сумку и бережно уложил туда «трофеи»: кристалл, волшебную палочку Дамблдора, плащ Гарри и уменьшенный второй хрустальный ларец. Затем очень медленно он вышел из комнаты, закрыл стену и вернулся в расположение факультета Гриффиндор, в спальню старост, где спокойно проспал до утра.

…В «Хогвартс-Экспрессе» ученики, возвращаясь домой на летние каникулы, как всегда бегали по вагонам, колдовали напоследок, болтали, веселились, в суматохе не замечая, что кого-то нет. Эйнар Эвергрин сидел в купе старост, устремив невидящий взгляд в окно, недвижим, как каменная статуя. Выбравшись из вагона на платформу Девять и Три четверти вокзала «Кингс Кросс», он вдруг услышал, как из толчеи позади раздался мечтательный голос Луны Лавгуд, как всегда, ни к кому конкретно не обращавшейся: «А интересно, где же Гарри Поттер?»

Вздрогнув всем телом, выпускник Хогвартса Эйнар Йенссон Эвергрин лишь слегка сбился с шага, но, не оборачиваясь, покатил свой сундук дальше.