– Неизвестно как ты сама будешь выглядеть в старости. Облик в юности дарует нам Бог. То как мы выглядим потом, зависит от нас. Человек, сделавший много зла, жадный, сварливый получает уродливую внешность, а весёлый, добрый, открытый, не помнящий обид – красив и в глубокой старости. Я поздно отвернулась от колдовства и долго не могла изжить обиду на весь мир. Вот и заполучила этот облик. Он мне в наказание. Правда, мои односельчане не позволяют позабыть прежние способности, то и дело просят «помочь». Кто, по-твоему, более виноват, человек, что просит приворот или тот, кто его делает?
Я возразила:
– Оба. А насчёт внешности чепуху городите. Наука доказала: каждая эмоция нагружает определенную группу лицевых мышц. С возрастом те мышцы, что работали сильнее всего и формируют внешность. – Довольная таким выводом я гордо посмотрела на Феодору, но она лишь покачала головой, что, мол, с дуры взять.
– Не веришь в чары?
– Не верю. Что если прадед поддался не вашим чарам, а обычному любовному искушению? Мало ли мужиков бросают жён, и не всегда потом происходят такие катастрофические последствия.
Старуха улыбнулась жутковатой улыбкой, похожей на оскал собаки, собирающейся напасть на человека.
– Говорю с тобой, потому что меня заинтересовали потомки Степана. Захотелось на вас посмотреть. А моё заклятье оказалось очень сильным, и через три поколения его отголосок звенит в вас. Чай с брусникой обожаешь и варенье из неё любишь. Самый любимый у тебя цвет – зеленый. Запах листьев герани для тебя лучше духов. Всё правильно назвала?– ехидно произнесла Феодора.
– Откуда вы знаете? – у меня неприятно засосало под ложечкой.
– Приворот на любовь включает в себя привязку человека не только на крови, но и с помощью цвета, вкуса, запаха. Сейчас говорят изменение ауры, а раньше это называли изменением сущности. Это я люблю бруснику и запах герани, – усмехнулась старуха. – Удивительно, Степа сумел кровь перебороть, а такие мелочи, как любовь к определенным ягодам и цветочкам передалась даже его потомкам. – Я вижу человеческую суть. Одни люди носят в себе свет, другие тьму. Я могла бы и без рассказов людишек многое им поведать.
Слушая о прошлом семьи, в моей душе возникла острая неприязнь к этой старухе. В её спокойном размеренном голосе не чувствовалось раскаяния, если оно и было, то совсем чуть-чуть. Следующие слова Феодоры подтвердили мои мысли.
– Вижу, ты тряпка, как и твой прадед, – заявила она. – Степан тоже не мог подняться над обыденностью. Всё болтал о совести. Мол, нельзя использовать людей в своих целях. Глупости! Можно, если от природы дано больше. И не вам, мелким людишкам, меня судить. Я жалею, что колебалась и не пошла до конца, нужно было уничтожить даже память Степана о жене. Пусть бы стёрлась его личность, зато появилась бы новая, и он остался бы жив.
Вот так моя вера в физические законы мира была поколеблена Феодорой. Может, это и к лучшему, когда я встретилась с призрачными созданиями, то не упала в обморок, не стала биться в истерике, а восприняла их более или менее спокойно.
Местные жители боялись и называли Феодору ведьмой, но при этом ходили к ней за травами от различных болезней, погадать, найти пропажу, снять или навести порчу. Тропинка к её дому, стоящему, как и положено колдуньям, за околицей села, не зарастала.
За два года, что я приезжала в Вереево на летние и зимние каникулы, мне ни разу не пришло в голову проведать Феодору. В своё время своим зельем она помогла мне справиться с маньяком, за это я её поблагодарила. Изумрудного цвета смесь, пахнущая молодыми веточками акации, оказалась чем-то наподобие энергетика. После приёма зелья одолевал сон, но потом тело на несколько часов наливалось силой, убыстрялась реакция и ускорялась мозговая деятельность. Потом за это приходилось расплачиваться упадком сил и неодолимой сонливостью. Жаль: Феодора не желала поделиться составом препарата, он бы пригодился спецназовцам. Раз старухе захотелось сделать каплю добра потомкам Степана, то я это добро приняла, больше нам незачем встречаться. Почему теперь в моей голове зазвучал её призыв, не понимаю. Удивительнее другое, как она это сделала? Я ведь не приёмник, она не ретранслятор. Не собралась ли старая карга окочуриться? Я слышала: ведьма не может умереть, пока не передаст свой проклятый дар. Уж не надумала ли она наградить меня этим даром? Я потёрла виски пальцами. Не нужен мне этот дар. Не пойду к ней.
«Газель» въехала в открытые ворота турбазы, остановилась у столовой. Тотчас дверца авто с моей стороны распахнулась, Матвей подхватил меня на руки.
– Я уже сорок минут дома, а меня никто не встречает, – возмутился он.
От него пахло дымом костра и печёной картошкой. Я сморщила нос и притворно возмутилась:
– Фу! Душ не принял, а уже тискаешь незамужнюю девушку.
На самом деле я обожаю эти запахи, уткнувшись носом в распахнутый ворот его рубашки, с наслаждением вдохнула.
Матвей прижал меня к груди и прошептал:
– Разве это тиски, уже успела подзабыть
– Успела. Ничего не помню, ничего не знаю.
– Не провоцируй, – улыбнулся он.
Олег, глядя на нас, проворчал:
– Забирайте свои покупки, мне нужно разгрузиться на конюшне.
Матвей вытащил сумку с костюмами, взял пакет с продуктами. Я подхватила торт, и мы направились к своему дому.
***
Утро выдалось суматошным. Матвей, поздравив меня с днём рождения, вручил подарок и помчался провожать туристов, уезжающих домой, а затем отправился в Апшеронск встречать новую группу. Я достала из большого пакета две коробки. В одной лежало белое платье из тонкого воздушного шелка с атласной подкладкой. Я разложила платье на кровати: узкий лиф, широкая юбка-солнце, круглый вырез горловины. Платье напоминало наряд в стиле шестидесятых, в таком модницы танцевали на дискотеке твист. Во второй коробке находились танцевальные туфли из натуральной светло-кремовой кожи. На столе я заметила записку.
С днём рождения, милая. Ты ведь танцуешь после номеров своих учениц, в этот раз я прошу заменить цыганочку на мой любимый номер со стульями. Для этого я приготовил платье и туфли. Надеюсь, всё будет тебе в пору. Не откажи в просьбе: это очень важно для моего сюрприза.
Твой Матвей.
Что он задумал? Я села на кровати и погладила шелковую ткань ладонью. Номер со стульями был моим финальным выступлением на защите диплома. Под пронзительную мелодию из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь» я танцевала с двумя невидимыми партнерами, якобы сидящими неподалёку друг от друга на стульях. Я приглашала их одного за другим и никак не могла выбрать, с кем же остаться в итоге. Белое платье и вальс… романтично получается. Не иначе собрался делать мне предложение. Мы договорились, что поженимся сразу после окончания моей учёбы, но прошёл месяц, Матвей молчал, я решила: ждёт подходящего момента. Я не боялась, что он передумал на мне жениться, брак для него стал идеей фикс. За два года не проходило и месяца, чтобы он не упоминал об этом. Почему-то Матвей решил, что перестанет ревновать, если я буду принадлежать ему официально. Будто штамп в паспорте кого-то останавливал от расставания. Сначала я боролась с его необоснованной ревностью, приносящей боль и муку прежде всего ему. Уверяла: никто кроме него мне не нужен. Но чем больше я старалась, тем мрачнее он становился. В итоге я предоставила ему самому справляться с этой напастью. Мы редко ссорились, но именно его комплекс Отелло становился поводом для размолвок. Матвей терпеть не мог никого из мужчин, появляющихся рядом со мной, но особенно плохо переносил моего партнёра по танцам Дмитрия или Митьку, как я его называла. Последний раз поругавшись, мы не разговаривали неделю. Я не стала оправдываться, не стала останавливать Матвея от немедленного возвращения на турбазу, предоставила ему возможность подумать. Понимала, если он не осознает, что всё дело в его недоверии ко мне, то дальше в жизни нам будет ещё труднее. Сходить с ума от ревности, осыпать меня упрёками, а на Митьку бросаться с кулаками лишь потому, что показалось, будто его девушку слишком интимно прижали во время танца – верх глупости. Я предполагала: у Матвея это скорее не ревность, а боязнь потери, и она родом из детства. Как-то скрупулёзно подсчитала, за два года отношений на расстоянии мы провели вместе сто семьдесят суток, за это время ни разу не случилось, чтобы он спал, не прикасаясь ко мне. Бессознательно он постоянно проверял, нахожусь ли я рядом с ним. Как-то встав ночью попить воды, я наблюдала смешную картину: спящий Матвей, будто зомби, шарил рукой по кровати. Если я задерживалась дольше, то он просыпался и отправлялся на поиски. Я не понимала, как вылечить его страх потери, надеялась, что со временем он пройдёт. Мне трудно осуждать его родителей, они современные люди, хотели реализовать себя в профессии, но не стоило им оставлять ребёнка в столь юном возрасте бабушке. Подсознательно Матвей решил, что его бросили. А когда я узнала, что его бабушка часто болела и лежала в больнице, поняла: с раннего детства он оставался дома в одиночестве. Представляю, как было страшно и сиротливо маленькому ребёнку. Матвей не любил говорить о прошлом, а мне хотелось знать о любимом всё, поэтому я аккуратно и потихоньку выпытывала о школьных и студенческих годах у его друзей. Удивительно, но никто не догадывался о ранимости Матвея, все отзывались о нём как о спокойном, рациональном и довольно холодном человеке. Получалось, только я знала его настоящего. Я штудировала книги о психологии, выискивая, как залечить душевные раны, нанесённые ему в детстве, голова пухла от противоположных методик, но выяснила лишь одно: это довольно сложно. Оставалось надеяться, ему поможет моя любовь. Во время той недельной размолвки я не звонила ему, упорно выжидая, чем всё закончится, но сама находилась на грани нервного срыва от страха, что можем расстаться. Я плохо спала ночами и едва дожила до субботы. А когда ранним утром отворилась дверь в мою комнату и зашёл Матвей, бросилась ему на шею.
