–Это че-пу-ха!– склонившись над кроватью, твердила Роза,– большей глупости я в жизни не слышала! Нет у тебя никакого романа с начальником! Ты ему даже не нравишься, как женщина!

Меня растаивали ее слова, но, все-таки, я не верила им. Пусть болтает, что хочет! Много она понимает!

Один из таких споров прервал телефонный звонок.

–Это он!– воскликнула я, победно взглянув на соседку.

Сергей Петрович не звонил мне раньше. Просто так не звонил, значит, дело было серьезное. Так оно и вышло.

–Дашенька, как твое здоровье?– услышала я его нежный голос.

–Уже лучше, но из больницы теперь выпустят не так скоро,– призналась я.

–У меня есть для тебя новости. Но не хотелось бы по телефону,– сказал он,– Можно я приду, навещу тебя?

–Конечно, Сергей Петрович! Я вам всегда рада! Приходите в приемные часы.

–Договорились, зайду сегодня в шесть! Выздоравливай!

–Вот видишь!– повернулась я к Розе, – Он придет! Один!

–Ну, наконец-то!– сквозь зубы проговорила она. – Будем ждать! Правда, вид у тебя не для свидания.

Соседка открыла свою тумбочку, и достала косметичку. К шести вечера я возлежала на свежих подушках (за дополнительную плату попросили сменить постель), накрашенная, причесанная и благоухающая французским парфюмом.

Сергей пришел в половину седьмого. Как положено с букетом цветов. Мне казалось, он так же смущен как я. Несколько делано улыбался, и пытался избежать прямого взгляда.

–Ну, как наша больная?– бодро начал он.

–Ничего, выздоравливаю!– ответила я.

–Дашенька, я пришел по серьезному вопросу. Это неприятно, но необходимо сделать.

Я, лично, никогда так бы не поступил, особенно с тобой. Но я человек подневольный. Директор центра принял решение взять на твое место другого работника. Работа стоит, девочки не справляются. А тебе придется выздоравливать еще долго. К тому же, неплохо бы после такой травмы пройти курс реабилитации. Ты, наверное, и сама уж не хочешь работать в нашем центре?

–Ну, вообще, Сергей Петрович, – растерялась я, – мне нравится работа.

–Но ведь ты нуждаешься в деньгах!– нашелся начальник,– знаешь, как мало получишь по больничному. А если подпишешь по собственному желанию, то хозяин обещал за время болезни выплатить полную ставку!

Сергей Петрович достал из портфеля бумагу с печатями, закрепил ее в специальной папке и положил мне на колени.

–Напишешь заявление?– заискивающе спросил он, протягивая ручку.

–А вы как посоветуете?– спросила я, ища в его глазах поддержку.

–Посоветую подписать! Я бы не стал ссориться с директором. Он человек мстительный, откровенно говоря. Так что, как друг, советую тебе согласиться.

Я вздохнула, и под диктовку бывшего начальника написала заявление об уходе.

Он посидел еще пять минут. Пожаловался на холод за окном. Пожелал поскорей выздоравливать. Пообещал хорошую характеристику для нового места работы. И распрощался, поцеловав меня в щеку. Пребывая в некотором ступоре, я даже не почувствовала этого, недавно, такого желанного поцелуя.

Как только дверь закрылась за посетителем, Роза метнулась в мою сторону, так быстро, как будто ее все время удерживали. Она уселась на мою койку и прижала к себе здоровой рукой.

–Вот мерзавец!– кричала она мне в ухо.– Вот предатель! А ты ему верила, бедная!

–Перестань Роза! – неожиданно для самой себя резко оборвала я.– С чего он, вдруг, мерзавец? Это же не он меня уволил! Что он мог сделать?

–Что мог?– возмутилась соседка.– Мог бы не стараться угодить директору, а посоветовать тебе не писать заявление. И, в случае увольнения, подать в суд!

–Я бы никогда не подала в суд! Не умею это делать.

–А он на что? Жених выискался! Помог бы!

–Но… но… Может, он хотел, чтобы я уволилась?– выдала я.

–Зачем это?– удивилась Роза.

–Теперь мы не работаем вместе. Он не мой начальник. Теперь у нас могут быть другие отношения.

–Тьфу!– мотнула головой Роза, вскочив с моей кровати.– Ну, ты и дура! С такими дурами я даже разговаривать не хочу!

Она вышла из палаты, хлопнув дверью. Я оглянулась и встретилась глазами с Валей. Ее взгляд выражал печаль и жалость. Слезы потекли сразу обильно и залили мне шею.

–Ты тоже думаешь, что я дура?– давясь слезами, спросила я Валю.

–Нет, – ответила она, – но, в остальном, Роза, пожалуй, права.

У меня еще оставалась капля надежды, но шел день за днем, и она испарилась, как роса на солнце. Сергей не звонил. Он забыл о моем существовании. И я, наконец, поняла, что заблуждалась с самого начала.

Это была первая моя работа. Первая начальница, закидоны которой я принимала, как обычное явление, была странной женщиной. А Сергей… его хорошее отношение, желание пресечь ссоры в коллективе, создать здоровую атмосферу. Все это, после прямой травли меня, как сотрудника, я приняла за любовь. Сергей Петрович был просто «демократичным начальником», любившим обожание сотрудниц, и не брезгующим легким флиртом «для поднятия тонуса». Вот и все! Но это я поняла много позже, приобретя жизненный опыт. А тогда, я считала Сергея мерзавцем. Мое сердце было разбито. А в глазах открылись водопады слез, как весной в горах.

В связи с этим, раны заживали плохо, а врачи ругали за настроение и не желание выздоравливать.

Одним солнечным воскресным утром, в нашу палату вошел странный посетитель.

В это время все ее обитатели уже получили положенные уколы и капельницы, и занимались каждый своим делом.

Я горько плакала, Роза зависала в мобильном Интернете, а Валя ушла в себя и что-то сосредоточенно шептала. Я уже не раз заставала ее за этим занятием, и на мой вопрос: «Что ты делаешь, поешь что ли?», она ответила: «Молюсь!». Тогда я не стала расспрашивать, какому Богу молится, все-таки, это вопрос интимный.

И вот, в этот самый момент, в палату зашел человек, вид которого просто не мог не привлечь нашего внимания. И не только нашего, но и всего персонала больницы. То и дело медсестры и санитарки просовывали в дверь свои любопытные носики.

Посетитель был высоким, в остроконечной шапке, добавляющей росту. В теплой фуфайке на длинной коричневой рясе, пошитой из шерсти. Ткань мне напомнила мамино школьное платье.

Я давно не видела священников так близко. С детства, не пересекались наши пути. Но теперь сразу узнала – передо мной батюшка.

Батюшка весело вошел в палату, почти влетел. Сделал общий поклон, и широко перекрестил Валю, после чего подсунул свою руку прямо ей под нос. Валя, просияв, поцеловала ее.

–Валентина, готова?– спросил он.

–Насколько могу, отец Михаил!– сказала Валя, окинув грустным взглядом перебинтованные руки,– даже перекреститься не могу. Правило не читала. Мама приехать не смогла. Только Иисусову молитву. Не знаю, можно ли? Допустите ли?

Я смотрела в окно, но ушки были на макушке. Уж очень мудрено звучала речь собеседников. Слова, вроде, все понятны, но смысл разговора не ясен.

Священник присел на табуретку и достал странного вида саквояж, наполовину тканный, наполовину кожаный. Я не удержалась и стала поглядывать одним глазком.

Он вынул из саквояжа нечто, напоминающее игрушечную церковь, затем книгу в кожаном переплете (похоже, старинную) и крест из белого метала. Все это бережно разложил на тумбочке. Встал, снял тужурку и шапку, утер платочком мокрый лоб, откинул прилипшие к нему седые пряди, и наклонился над Валей, ловко накрыв ее голову подобием передника. Некоторое время я наблюдала лишь затылок склоненного над больной священника, и заметила, что его волосы скрепляет какая-то уж слишком изодранная резинка.

«Странно,– подумала я,– он что, не может себе новую купить? Так-то выглядит вполне ухоженным. И ботинки хорошие, крепкие».

Я раздумывала, долго ли они будут шептаться под передником, когда священник выпрямился, положил руку Вале на голову и бодро пробормотал какую-то молитву. Когда он снял передник с моей соседки, она выглядела растрепанной и счастливой.