В американском военном издании Signal за сентябрь 2010 г. упоминается полемика, связанная с терминологией кибервойны, где профессор Национального университета обороны США Дэниел Куэл и предложил вернуться к первоисточнику. Он совершенно верно замечает, что основа слова «кибер» заимствована из кибернетики Норберта Винера – теории контроля и коммуникации между животным (человеком) и машиной, и должна быть расчленена на три различных элемента. Во-первых, это соединение – сеть, затем контент – сообщение, и, наконец, познание – эффект, полученный от сообщения. Эта деконструкция показывает, насколько отличаются навыки человека и организаций, начиная от операций в компьютерной сети до общественных дел, которые тоже вовлечены в управление информацией, так как последняя проходит между машиной и человеком[16].

Джон Аркилла и Дэвид Ронфельд из корпорации RAND, пожалуй, были первыми, кто заговорил о кибервойне. В своей статье «Грядет кибервойна!» от 1993 г. они указывали, что «информационная революция подразумевает усиление кибервойны, в которой ни масса, ни мобильность не будут определять результаты; вместо этого сторона, которая знает больше, сможет рассеять туман войны, но при этом погрузить в него противника, и, как следствие, получит решающие преимущества. Коммуникации и разведка всегда были важны. Как минимум, кибервойна подразумевает, что они будут востребованы еще больше и будут развиваться как дополнение к общей военной стратегии. В этом смысле она напоминает существующее понятие «информационной войны», которое подчеркивает значение коммуникации, командование, управление и разведку. Тем не менее, информационная революция может подразумевать всеобъемлющие последствия, которые требуют существенных изменений в военной организации и состоянии войск. Кибервойна может быть для XXI в. тем, чем блицкриг был для XX в. Она также может предоставить американским военным возможность увеличить силу «удара» с меньшим объемом «мышц». В то время как кибервойна на военном уровне относится к конфликту, связанному со знаниями, сетевая война относится к социальной борьбе, чаще всего связанной с конфликтами низкой интенсивности со стороны негосударственных субъектов, таких как террористы, наркокартели или распространители оружия массового уничтожения на черном рынке. Обе концепции подразумевают, что будущие конфликты будут решаться в большей степени «сетями», чем «иерархиями», и что тот, кто овладеет формой сети, получит значительные преимущества»[17]. Это заявление было довольно революционным для своего времени, а правота авторов была подтверждена историей следующих десятилетий.

Следует также напомнить, что Интернет – это продукт Министерства обороны США, хотя, как указывают авторы издания Foreign Affairs, он «всегда был чем-то более значимым, чем просто местом для конфликтов и конкуренции; это основа мировой торговли и коммуникации. Тем не менее, киберпространство, как часто думают, не является просто частью общего достояния, как воздух или море. Государства отстаивают юрисдикцию, а компании утверждают, что являются собственниками физической инфраструктуры, составляющей Интернет, и данных, которые его пересекают. Государства и компании создали Интернет и несут ответственность за его поддержание. Действия, предпринимаемые в государственном секторе, влияют на частный сектор, и наоборот. Таким образом, Интернет всегда был гибридным по своей природе»[18].

Отсюда они делают вывод, что угроза кибервойны реальна, поскольку с Интернетом связаны различные виды деятельности предыдущих столетий, ради которых или с помощью которых велись войны. А сейчас «государства используют инструменты кибервойны, чтобы подорвать саму основу Интернета: доверие. Они взламывают банки, вмешиваются в выборы, крадут интеллектуальную собственность и ставят частные компании в тупик»[19].

Если на Западе говорят о войне с позиции науки, то всегда вспоминают Карла фон Клаузевица и его постулаты. Поскольку война, согласно его теории, – это продолжение политики иными средствами (что подчеркивает инструментальный характер войны), как правило, с помощью насилия, и направлено на подавление воли противника, следует задать вопрос: насколько этот аргумент может быть применим к действиям в киберпространстве?

Томас Рид считает, что «в акте кибервойны фактическое применение силы, вероятно, будет гораздо более сложной и опосредованной последовательностью причин и следствий, которые в конечном итоге приведут к насилию и жертвам. Однако такое опосредованное уничтожение, вызванное кибератакой, может, без сомнения, быть актом войны, даже если насильственными были только последствия, а не средства. Кроме того, в сообществах с высокой степенью сетевого взаимодействия ненасильственные кибератаки могут привести к экономическим последствиям без насильственных последствий, которые могут превысить ущерб от менее масштабной физической атаки»[20]. При этом он утверждает, что кибератаки не соответствуют трем критериям Клаузевица – инструментальности, насилию и политическому характеру[21].

Алекс Кальво придерживается другой точки зрения, отмечая, что летальность во время конфликта не является критерием войны, и приводит в пример войну между Аргентиной и Великобританией в 1982 г. Следовательно, если кибератаки не приводят к жертвам, это еще не значит, что они не являются актом войны. По его мнению, кибервойна – это такая же война, поскольку современные технологии изменили классическое понимание войны как в западной (Клаузевиц), так и в восточной традиции (Сунь Цзы, Каутилья)[22].

Кибервойна в качестве конфликта имеет разные трактовки, хотя большинство исследователей склонны считать, что она проходит исключительно в виртуальном пространстве, а электронная война служит для создания помех в работе радиосвязи противника, вывода из строя аппаратуры, подавления сигналов различных приборов и сенсоров (либо отправки ложных сигналов) непосредственно перед началом либо во время вооруженного конфликта.

В более широком смысле «будущее боевое пространство состоит не только из кораблей, танков, ракет и спутников, но и из алгоритмов, сетей и сенсорных сеток. Как никогда ранее в истории, будущие войны будут вестись за гражданскую и военную инфраструктуру спутниковые системы, электрические сети, сети связи и транспортные системы, а также сети между людьми. Оба этих поля битвы – электронное и человеческое – подвержены манипулированию алгоритмами противника»[23]. Но вся упомянутая инфраструктура уже существует, следовательно, наличие оборонительных и наступательных возможностей в данном контексте является потенциалом кибервойны.

Одним из ранних фундаментальных исследований по кибервойне является книга Мартина Либики «Киберсдерживание и кибервойна», изданная корпорацией RAND в 2009 г.

Хотя Либики не определяет, что же такое кибервойна, он вводит понятия операционной кибервойны и стратегической кибервойны. Если первая представляет собой действия против военных целей через эксплуатацию их доступа или уязвимостей, то вторая является кампанией кибератак, развернутой одним субъектом против государства и его общества, главным образом, но не исключительно с целью влияния на поведение целевого государства[24]. В работе также описываются причины возникновения таких войн и их цели.

«Государства могут оказаться в состоянии кибервойны двумя путями: из-за преднамеренной провокации или эскалации. Кибервойна может возникнуть умышленно из убеждения одного государства, что оно может получить преимущества над другим, разрушая или выводя из строя информационные системы последнего (сродни стратегическим воздушным атакам во Второй мировой войне). Кибервойна может также начаться как эскалация и обратное противодействие в кризисе, которые обретут собственную жизнь (больше похожую на мобилизацию в Первой мировой войне). В любом случае начало кибервойны означает, что первичное сдерживание не удалось.