– Здравствуй, милая, – эзер оттолкнулся от полки и спустился к гостье с «Грамматикой октавиара» под мышкой.

– Я думала, все эти книги здесь для красоты, – Маррада кивнула на галерею файлов. – Такие они… аккуратные. По цветам, по алфавиту…

– И по году выпуска.

– Говорят, если книги любят по-настоящему, в библиотеке хаос. Ну, знаешь, кофейные круги, заметки на полях, вавилоны начатых и брошенных томов. Крошки от печенья. А у тебя всё мертво.

Она сняла хромосфен, подставляя вырез на загорелом плечике для поцелуя. Лицо Бритца обдало травянистой свежестью от лавины волос Маррады.

– У меня всё в порядке. А бардак в том, что любишь, это не повод для гордости.

Рой-маршал был в футболке с дохлой божьей коровкой – лапками вверх – и надписью «Всё тлен». Его безмятежный вид возражал натянутой струне внутри зачёхленной в обольстительный наряд Маррады. Ей стало тесно, душно. На своей или чужой территории, Кайнорт наступал первым:

– Ладно, ты чего здесь? – он запустил пальцы ей в волосы, намотал и потянул к себе. – Где-то не приняли мою кредитку?

– Нет.

– Коридор снаружи выложен красной дорожкой?

– Нет, Кай.

– О. Сдаюсь.

Лицо Маррады ласкало тёплым дыханием, но рука маршала удержала её от поцелуя за локоны, как за поводок. Это он-то сдаётся? Запрокинутой мордашке, поддавшейся кончику его пальца?

– Я… соскучилась.

Бритц увернулся от грешных губ.

– Кажется, со мной уже не проходят номера для двухсотлетних, – он отступил к стеллажу с пособиями по октавиарским диалектам. – Прости, у меня нет времени на интервью.

– Нет времени на меня?

– Не передёргивай. Маррада, я здесь на работе.

– Я тоже! Кай, я… летела почти неделю, прорывалась в зону боевых действий. А ты говоришь…

– В зону боевых действий? – переспросил Бритц. – Прорывалась? Маррада, милая, опомнись, мы ни с кем тут не воюем. Рядовой конец света для примитивной добычи. Эзерам ничто не угрожает. Рейтинги провалятся. Тебя уволят.

– А в эзер-сейме считают, что здесь творится история. Это они заказали материал.

Кайнорт сощурил алебастровые глаза. После третьей линьки радужки минори седели, теряя окраску. Какого цвета они были до?

– Хорошо. С отбоя до без двадцати одиннадцать я в твоём распоряжении.

– Сорок минут? Ты шутишь?

– Мне важно хорошо высыпаться.

И вернулся к пособию по шчерским идиомам. Чтоб уж если угрожать – так остроумно. Маррада заглянула ему через плечо на разворот вариаций со словом «убить».

– Нет света, нет воды, – бормотала она. – Дикость. Неудивительно, что и ты озверел… Как хоть здесь моются?

– Языком.

В его ответе подтаяла улыбка. Быстрым шагом – только так, иначе осечка – Маррада порхнула к Кайнорту. Её руки были слишком холодны, чтобы ласкать, но… как он сказал? Кончиком коготка она отвела воротник Бритца и коснулась кожи язычком. Смелее, вверх по плечу, шее, по заколотившейся вене – к тёплой жилке на виске, впитывая парфюм-эксклюзив: кофе и бергамот…

– Так?

Спросила на вдохе, а выдохнула уже ему в губы. Кай развернулся и захватил её, как анаконда. После горечи уличного смога его язык казался сладким на вкус. Гибкая и упрямая, Маррада извивалась в шести стрекозиных лапах и двух сильных руках. Цепкие когти разорвали блузу рядом с застёжкой. Он не скучал, нет. Он жаждал. Властвуя над всею влагой на планете, он упивался одним этим раскалённым зноем. С преимуществом третьей линьки, как полубог драйва и пламени, Кайнорт растрепал волосы бабочки когтями. Его руки высвобождали грудь Маррады из тисков корсета. Под шумное дыхание Бритц приподнял Марраду хвостом к себе на пряжку, поцеловал и швырнул на край стола.

Галактики голографических карт разметались и маялись, сверкали вокруг, не имея возможности вернуться назад. Их место заняли двое. Маррада сжала бёдра Кайнорта коленями и потерлась о мягкие брюки, – требуя, требуя… Она завелась от силы его желания. Ее пальчики порхали под хлопком с божьей коровкой. По напряжённому рельефу на животе. По позвоночнику Бритца вниз. Вдоль спины с пластичными перекатами мышц к чеканным плечам. Вокруг ремня… Кайнорт позволил расстегнуть пряжку, наконец приласкать себя. В ответ он прикусил ей острый сосок и слизнул боль прочь.

Маррада, уже не владея собой, распахнула крылья и впивалась ногтями в затылок эзера. Стол шатнулся под телами, когда стрекоза рывком распяла бабочку на списках пленных. Вдыхая голографические звёзды, Маррада судорожно дёргала ремешки на своих чулках. Сейчас же: долой влажные кружева, прижаться обнажённым пеклом к горячему, опасному, люб…

– Мне… – шёпот болезненно хриплый, – некогда.

– Что?

Кайнорт спрыгнул со стола и отстранился, придержав Марраду за талию. Его не мигом отпустило. Ещё маниакально блестящие, глаза искали кратчайший путь от безумия к равновесию.

– Надо идти, – голос вернулся в безразличное русло. Дыхание эзер укротил, пока застёгивал брюки.

– Кай!

– Дело жизни и смерти.

Он выскользнул за клинкет. Ещё не вполне в сознании и надеясь подавить эрекцию по пути.

Маррада качалась в расхристанном наряде и пыталась прийти в себя. Между ног ломило – сладко, тяжело. Вдо-ох – выдох. Засаднили царапины от стрекозиных лап. На спине, шее. В пылу похоти она их не чувствовала. Символическая плата за близость с хищным эзером: автограф зверя. Маррада поёжилась и натянула рваный лиф.

Хотелось свежей крови.

* * *

Поперёк коридора тянулся стеклянный заслон. Он отделял основной рукав от закутка без окон и дверей. Изнутри закуток медленно наполнялся влажным чёрным песком – тем, в котором нельзя засыпать. В песке, глубиной уже до подмышек, барахталась шчера. Она не знала первого правила букашки в трясине: расслабиться, а если бы и знала, ничто в мире не заставило бы ему подчиниться. Давление песка не давало вдохнуть полной грудью, и пленница, уже не чуя ног, в паническом смятении делала себе только хуже. Для шчеры четыре стены вокруг были глухим бетоном. Стекло просматривалось только снаружи, и Альда едва не касалась заслона носом, изнемогая в нетерпении.

– Я ничего не знаю! Я не знаю! Не зна-аю! – пластинка за стеклом не менялась часа полтора.

– Ну… ну же… – Альда притопывала каблуком по полу, когда почуяла рой-маршала. – Бритц! Где тебя носит?

Он материализовался – иначе не скажешь – из темноты коридора и коснулся сенсора на стекле, убавляя звук криков.

– Уточнял спряжение глагола «увязнуть» на октавиаре.

– Зачем ты её заткнул?

– Соблюдаю акустическую гигиену. Я читаю по губам: она всё ещё не знает… не знает… ничего не знает.

Альда косилась на него сбоку. В профиль глаза Бритца были совершенно прозрачными, отполированными лупами.

– Значит, твоя зазноба явилась, – усмехнулась Хокс, жадно охотясь на его реакцию.

– М-м, – рассеянно моргнул Кайнорт. – Шчера говорила что-нибудь кроме этих четырёх слов?

– Нет. В помойку эти твои штучки! – она покрутила пальцем у виска. – Мой экзекутор час назад вытащил бы из неё координаты бункера.

– Вы, госпожа, вольны пытать своих пленных, как считаете нужным. Но это моя добыча.

В такие моменты Альде хотелось его стукнуть. Треснуть упрямого отморозка, разбить его ледяную корку, чтобы хоть одним глазком взглянуть: да есть ли там внутри кто-нибудь живой? Или сгинул столетия назад.

– Ну, согласись, – рассуждала она, – если хочешь послушную рабыню, физической боли не избежать. Я знаю, тебе ближе ломать внутренне, но с пауками нет ничего лучше старых добрых ударов током.

– Зачем? Она всё равно заговорит так или иначе, но будет счастлива, когда её выпустят. А не помешана на идее меня убить.

– Чёрта с два: дура хлебнула песка, – фыркнула Хокс. – Всё кончено.

Шчера попыталась лечь на спину, чтобы перестать тонуть, но опоздала, и провалилась с головой. Бритц вернул звук на прежний уровень. С той стороны стекла заскоблила худая рука. Грязное лицо, вынырнув на секунду, закричало:

– …скажу! Пустите, всё скажу!..