Почему они ушли так далеко на Восток в поисках истины, смысла, Бога?

Я пытаюсь их понять, войти в их мысли, переживания. И я прихожу к тому, что их вдохновляла жажда. Жажда духовной мистики, опытной, живой, которой они не получили в родном православии. Не получили, но это не значит, что у нас нет этого опыта, что он нам не знаком. Здесь я говорю не о личностном опыте каждого. В истории жизни Церкви есть сотни, тысячи преподобных, чей духовный опыт выходит за рамки, за границы принятого и понятного, опыт, который был мистически чрезвычайным настолько, что заставлял свидетелей сначала благоговейно замолкать перед этим неординарным явлением, а потом долго передавать с восторгом и удивлением увиденное и пережитое.

К сожалению, такие чрезвычайные явления в современном мире умаляются, становятся редкими. Люди, формально относящие себя к православию, знают его больше в обрядовой форме, исторической, культурологической, этической, часто даже и не подозревая, что Церковь наполнена мистикой не только в таинствах, но и в двухтысячелетнем опыте личной внутренней умной молитвы. Опыт этой молитвы выстраивает не просто диалог с Богом, который по большей части можно назвать монологом с нашей стороны в сторону далекого, неведомого Бога. Эта практика умной молитвы приводит нас к соединению, сочетанию с Богом, к обожению нашей природы, для чего мы и созданы. Да, это оказывается редким, но не прекращается совсем. Это есть, это может быть, это должно быть, иначе религия становится философией. Перестает быть живой, бытийной, превращается в мертвую схоластику.

И, я думаю, те, кто ушли, – ушли от смерти, от духовного «ничто», они пошли искать далеко в чужие традиции – буддизм, индуизм, – искать то, чего не нашли в православии. Потому что редкое явление реального личностного духовного опыта создало впечатление, что этого опыта просто нет. Как нет и самого учения о молитве как о мистическом состоянии нашей души. Молитва стала называться чтением, вычитыванием, пропеванием, проговариванием, она перестала определяться как состояние.

Это разочаровывает пытливые, мистически талантливые души, выталкивает их из родной традиции в восточные культы, в практики медитации.

Я лечу в Японию. Лечу не для того, чтобы рассказать соотечественникам о буддийской, синтоистской культуре, моя цель – открыть для многих сокровенный мистический опыт нашей православной умной молитвы. Эта традиция, учение является само по себе сверхъестественным, чрезвычайным. Но главное – результат, который оно дает: обожение, соединение нашей тварной природы с энергией Бога…

Религия без Бога – так часто определяют буддизм. Это совсем не означает, что в философии буддизма нет идеи Бога, стремления познания сверхъестественного. Буддизм очень много трудится в этом направлении. Но именно вопрос направления является ключевым в наших с ним различиях. Можно употреблять очень много труда, искреннего, стабильного, пользоваться целым инструментарием технических, психофизических средств аскетики, некоторые из которых будут схожи в наших духовных практиках, но просто двигаться не в том направлении. Буддисты в практике медитации, концентрируясь на идее сверхъестественного, освобождают свой ум от впечатлений, переживаний, от любой сложности и направляют его вверх, в космос. Именно это направление не позволяет им познать персонального Бога. Ибо чем дальше и быстрее ум бежит в бесконечное пространство космоса, тем дальше удаляется от него Бог, Бог как Личность, Персона, растворяясь, трансцендируясь в бесконечности Вселенной.

Это духовное явление я называю «убегающий бог». Бог, который становится богом-никто, никто как персона. Он переходит в область идеи, философии, о которой можно говорить, рассуждать, но никоим образом нельзя понять и познать.

Именно в направлении наши противоречия. Не в технических средствах, которые в некоторых деталях могут быть схожими. Православное направление практической мистики как подсказка, рекомендация изображено на древних византийских иконах. Обратная перспектива. Сознательное нарушение линейных законов. Если классические законы пространства сводят все линии в одну точку на линии горизонта, и именно так оно и есть в нашем физическом мире, то в древней византийской иконе перспектива строится наоборот – все линии направлены от горизонта – к тебе, и точка схождения их находится внутри тебя.

Направление поиска Бога – не в бесконечную необъятность космоса, где Он размывается в ничто, а наоборот, извне – внутрь тебя, собирая, линзируя Бога внутри твоего сердца, там, где находится твое личное «я», и именно там, в глубине сердца, происходит встреча с Личностью Бога – очень определенной, персональной.

Это погружение внутрь своего сердца тоже подразумевает максимальное сокращение своего эмоционально-впечатлительного состояния ума. Ума, который мы пытаемся через духовные практические упражнения сократить до простоты, малости точки. Эта духовная практика называется в православии умным деланием.

И тогда Бог из убегающего, постоянно трансцендирующегося становится Персоной, Которая движется в сторону тебя, буквально внутрь тебя, в самое сердце.

Евангельское понятие, данное нам Самим Христом о вхождении в Царство Небесное, аллегорически сравнивается с прохождением через игольное ушко. «Царство Небесное внутрь вас есть» (Лк. 17: 20–21) – так определенно говорит нам Божественный Учитель, «внутрь вас», то есть в сердце. И до тех пор, пока мы будем эмоционально, впечатлительно широки, широки заботами мира сего, до тех пор широкое не пройдет тесным путем. Верблюд – сквозь игольное ушко.

В таинстве умной молитвы мы сознательно сокращаем свое творческое начало, ограничиваем его движение вдаль, в широту, утесняем себя эмоционально, впечатлительно, собираем, утесняем ум, не позволяя ему парить, мечтать, в какой-то мере переживать. Создается впечатление, и в некоторой мере так оно и есть, что мы убиваем в себе способность творить, переживать, жить.

Но если мы созданы по образу и подобию Божию, а Бог – Творец, и творчество – это одно из основных Его качеств, то наше богоподобие не просто позволяет нам творить, оно в некотором смысле обязывает нас это делать. Происходит противоречие между ограничением, утеснением творческой силы души и смыслом нашего создания по образу и подобию, которое от природы своей стимулирует в нас творчество.

Противоречие устраняется приведением нашего творческого начала к его первоначальному смыслу – как его создавал Бог. Суть дела в том, что истинным вдохновением нашего творчества не является никакая другая сила или энергия, кроме Духа Святого. Все, что происходит от нас самих в связи с нашим несовершенством или через вдохновение от духов, чуждых Святому Духу, несет на себе печать несовершенства – и это еще в лучшем случае. Иногда творчество приобретает формы нравственного, эстетического и философского уродства. Так вот, в православной аскетике, в науке умного делания не стоит задача умертвить в нас творческое начало. Не умертвить, а преобразить, обóжить. Чтобы вдохновляющей энергией, дающей творчеству динамику, наряду с нашей собственной силой была сила Святого Духа. То есть Сам Бог. Только это состояние можно назвать Божественной симфонией, симфонией Бога и человека.

Один святой говорил, что если бы возможно было просверлить земной шар насквозь и начать опускаться, то в какой-то момент, после центра земли, движение вниз перешло бы в движение вверх. Эта аллегория очень похожа на практику православной аскезы по утеснению психосоматической природы человека – впечатлений, эмоций, творческого начала – до простоты, малости точки. Но эта точка на самом деле не является тупиком нашего «я». Я бы назвал ее точкой линзирования, за которой происходит расширение в обратную сторону в спектральном богатстве света, разделенного на целую гамму цветов. Умирание переходит в преображение.