Стах срывается с места еще до вопроса. Забывает попрощаться. По дороге прокручивает: «У меня Лаксин», «наш», «у нас», «мои». Как будто теперь они чьи-то. Как будто теперь, когда поздно, можно что-то исправить…

========== Глава 41. Все это межличностное… ==========

I

Тим не открывает, кажется, минут пять. Потом щелкает замком, глядит одним глазом в тонкую щель. Удивляется. Открывает шире, отходит. Говорит виновато:

— Сегодня же вторник?.. — без озарения, потому что — помнит.

— Дай руку.

Тим не понимает. Тушуется:

— Зачем?..

— Предложение тебе делать буду. Не тупи.

Тим тормозит еще больше, может — представляет. Он же «мечтательный». Стах думает, что зря. А Тим, наверное, что шутка по Фрейду. Все-таки тянет руку. Левую.

— Правую.

Пальцы у Тима с голубоватыми разводами — так и не отмылись. И форма испорчена, наверное, неминуемо. Тим вырывает руку, прячет за спиной.

— Соколов меня сегодня спрашивал, что за дела у тебя с одноклассниками.

— Ты сказал?.. — почти осязаемо холоднеет воздух.

— Не сказал. Но сейчас думаю, что надо было.

— Не надо…

— А что надо? Чтобы издевались?

Тим отворачивается. Стах смягчается усилием воли. Давить на старшеклассников — это, конечно, не выход. Особенно через учителей. Стах знает, потому что — такой же. Стах знает, потому что не верит в людей. И он с порога Тима в лоб спрашивает:

— Ты перевестись не думал?

— А я изменюсь от этого?..

— Не понял.

Тим не хочет повторять. Стах додумывает сам.

— Окружение изменится.

— И будет то же самое…

— Ты этого не знаешь.

— Я знаю.

— Ты уже переводился?

— Нет…

— Ну что ты мне тогда лапшу на уши вешаешь? И себе заодно? Удобно?

Тим поджимает губы. Начинает неторопливо закрывать дверь…

— Я тебя сейчас ударю, — заявляет Стах убежденно и открывает шире — толчком. — Правда ему не нравится.

— Кому она нужна?.. — леденеет Тим. — Твоя правда?..

— Тебе. Чтобы ты что-нибудь сделал.

— Если ты за этим пришел, можешь уходить.

— Котофей, ты странный все-таки — кранты: как целоваться ко мне лезть — это ты первый, а как поговорить о том, что важно, — извините.

— А… Больше не полезу.

Пробует снова закрыть. Стах не позволяет. Они возятся несколько минут. Стах Тима отталкивает. Не рассчитывает силу. Ловит рукой за воротник толстовки, иначе тот бы свалился. Говорит ему:

— Ты бесишь.

— Ты тоже.

— Значит, взаимно.

Отпускает. Запирает за собой, скрещивает руки на груди.

— Еще раз. Дубль два. С чего ты взял, что перевод не поможет?

— Потому что… — отворачивается Тим. — Потому что, куда бы ты ни пошел, ты всюду берешь себя.

— А ты кого хочешь? Брата-близнеца?

Тим замолкает. Это Стах опять накосячил, когда Тимофей Лаксин тут изрекал мудрости. Не оценил, понимаешь ли, опять обесценил.

— Что ты сделал? — спрашивает Стах. — Что ты такого сделал, чтобы сделать это еще раз, на новом месте?

Тим молчит. Стах начинает заводиться по-новой. Набирает в легкие побольше воздуха. Считает до десяти.

В коридоре полумрак и тишина… Стах понижает голос до полушепота:

— Тиша…

— Ничего… — сдается Тим мягкости. — Ничего такого. Я не знаю. Это с садика. Мне иногда кажется, что ты просто не замечаешь…

— Чего не замечаю?..

— Какой я…

— И какой?

Тим тушуется. Стах смотрит на него в упор. Не краснеет. Весь боевой и сосредоточенный. Тим ему улыбается:

— Ты сегодня деловой…

— Видел твою тройку. Загордился.

— Откуда?..

— Это Соколов сохранил. На память.

— Он дурак?..

— Что ты сразу обзываешься?.. — не понимает.

— Не знаю… Кажется, меня задело. Я не ожидал…

— Заботится о тебе. Переживает. Ручки потом ходил коммуниздил у твоих одноклассников. Проверял. Чернилами наверняка обляпался. Такие жертвы.

— Ты не шутишь?..

— Нисколько. Тимофей, я же тебе правду говорю. Всегда.

— Ты же в это не веришь. Во «всегда». Тебе нужно числами.

— Ни одного раза тебе не соврал — это числами.

Тим задумчиво сникает. Спрашивает тише:

— Почему ты больше не приходишь?..

Ну вот и настало время неудобных вопросов для Стаха. Не все же одному Тиму мучиться.

— Я не знаю. Так проще. Или нет. Я не знаю.

— Проще «что»?..

— Не видеться с тобой. Но это, вообще-то, нет. Это вранье. Ни разу не проще. Но, как Соколов говорит, это к делу не относится.

Тим улыбается, поглядывает на него с каким-то лукаво-смущенным видом.

— Арис…

Стаху делается дурно.

— Я соскучился…

Зараза.

— Мне надо чаю. Я ненадолго. И так тебя целый час прождал.

— Я оставил записку.

— В библиотеке?.. — Стаху, конечно, стыдно. — Я не догадался. Я был очень занят.

— Чем?

— Круги наматывал. По залу для отчетности.

Тим прыскает. Цепляет пальцем за планку куртки, отстегивает клепку где-то посередине, поднимает взгляд. Кранты.

— Котофей, чай.

— Если свет включить… ты красный опять, наверное?..

— А тебе доставляет?

Тим слабо кивает, улыбается. Отстегивает еще одну. Стах снимает с себя его руку, возмущается:

— Перестань раздевать меня. Я и сам справлюсь.

— Ты меня одевал. Сразу.

— Да. Ты не справлялся. А у меня все под контролем.

Тим все-таки включает свет. Это почти демонстративно. Говорит с удовольствием:

— Я вижу…

— Сейчас я в тебя зашвырну чем-нибудь, — обещает.

— Ты какой-то агрессивный. Как будто что-то подавляешь…

— Котофей, я не шучу.

— Ну… я тоже.

— Брысь чайник ставить. Пока я не передумал остаться.

— Это шантаж?..

— Очень даже. Мне интересно, сработает или нет.

— Я хочу, чтобы ты остался… — Тим заметно серьезнеет и уходит в кухню — ставить чайник, вероятно.

— Котофей, ты же в курсе, что это откровенная манипуляция? Откровеннее некуда.

— Думаю, я переживу.

Он уходит, а у Стаха уже болят скулы улыбаться. Зараза. Зараза. Зараза. Тим, он же идеальный. Со всеми своими неврозами. Проблемами. Весь. С головы до пят. Стах кусает губы. Не знает, как это вынести. И как после этого возвращаться домой. По многим причинам. Начиная с самой главной — и так не хочется.

II

Тим держит чашку двумя руками, сидя напротив. Улыбается. Стах периодически залипает на его ресницах: он то поднимает, то опускает взгляд. Тишина становится почти невыносимой. Стах выводит теорию, отчего ему так жарко: это в преддверии христианского ада, как обещание.

— Арис?.. — Тим подозрительно веселеет. — Ты всегда говоришь мне правду?

— А что? — Стах уже чувствует подвох.

— Ну и где?.. мое предложение?..

— Какое предложение? — то ли тупит, то ли тянет время. Отрекается: — Это был сарказм. Сарказм не считается, Котофей. Это я не втираю. И вообще, предложение — это против церкви, моих родителей и законодательства еще. Там черным по белому написано: муж и жена, без вариаций. Меня сожгут как еретика, даже суд не спасет — не успеет.