Тим прикрывает за собой дверь, выходит из закутка и застывает в пространстве, лишенном роскоши и цвета. Строгий геометрический рисунок серых стен. Темно-синий ковролин, темно-синие портьеры. Минимум мебели. Ни одной лишней вещи. Заправленная кровать — миллиметр к миллиметру. Стах ставит тарелку с чашкой на идеально чистый стол. Тим снова уставляется на разгильдяйский его вид — ну да, ни разу не педант. Выбивается.

Стах понимает. Говорит:

— Родители мне ремонт летом сделали. Но, видно, больше приложил к этому руку отец. А то, если бы мать, здесь были бы… вазы, картины… лепнина…

— Да, это… кажется… — Тим теряется, оглядывается. Понижает голос до шепота: — Самая просторная на свете тюремная камера…

Стах прыскает. Смягчается. Прячет руки в карманы. В этот момент вспоминает, почему Тим. Из всех людей, которые могли бы быть здесь, почему Тим. Первый. В его комнате.

Тот видит в обоях отверстие. Трогает пальцами. Замечает, что в этом все стены. Проходит вдоль одной. Спрашивает:

— Это чего?..

— Это полки висели. Под самолеты.

Тим перестает улыбаться, рассеянно размыкает губы. Оглядывается еще. Может, пытается представить. Стихает впечатленно. Оборачивается.

Стах ловит его взгляд, отводит свой, ищет, чем бы занять себя. Может, было лучше, когда между ними маячила мать.

Он пристает к портьерам — раздвигает. Но света нет — темнота с городскими огнями вперемешку. Тим возвращается к нему поближе.

— Мне нравятся окна…

— Окна? — не понимает Стах.

— Да. За ними всегда… как целый мир.

— Что-то вроде моей сумасшедшей квартиры?

Тим прыскает. Поворачивается спиной к окну, касаясь подоконника пальцами. Смотрит на Стаха.

— Это всегда так?

— Сегодня еще тихо, — усмехается.

— Бывает громко?..

— Да… все сидят по норам. Это редко, чтобы никого на этой кухне.

Тим задумчиво замирает. Вылетает из пространства. Вернувшись, делает большие глаза. Делится впечатлениями:

— Твой отец — страшный тип.

— Полковник.

— Что?.. — смеется.

— Нет, серьезно.

Несколько секунд они смотрят друг на друга. Тим понимает: он не шутит. Отворачивается, уходит в прострацию. Шкрябает пальцами по подоконнику, разглядывает комнату.

— А это правда?.. про твою маму?

— Что именно?

— Ну… — Тим не знает, как помягче сказать. — Что она пришла в чужую семью.

— Да. Это отец наломал. Его тогда типа в Питер отправили в командировку…

— Почему «типа»?.. Он просто уехал?

— Тиша, он военный. Какая у него командировка в Питере? Ну в самом деле.

— Не знаю… Мало ли… обмен опытом.

— Да брось, — морщится насмешливо. — У него дома жена осталась после химиотерапии и операции. Сереге было пять. Он бросил их на своих родителей и старшую сестру. Месяца на три. А вернулся весь из себя отдохнувший… И мать через полгода приехала. Беременной. Как нашла — тоже история мутная, «романтичная». Она думала: он свободный и ждет ее здесь, что у них до гроба, — усмехается.

— А где его жена?..

— Да здесь, через арку. Ты как будто не знаешь. Она тихая очень. И грустная. Редко выходит…

— Как она на это согласилась?..

— Не знаю… Дома такое мнение бытует… типа «кому она еще нужна»? — слабо морщится.

— Почему?..

— Ну… потому что рецидивы. Потому что химиотерапия. Потому что еще… Ну и они со школьной скамьи вместе. Он и раньше изменял ей. После брака. И никто не осуждал. Пока он домой мать не притащил. Вроде как «женился по глупости».

— А почему твоя мама согласилась?..

— Любовь зла? — усмехается Стах. Немного серьезнеет: — А еще она жить дома не хотела. Как я.

Тим смотрит внимательно. Помолчав, отводит взгляд:

— Я бы так тоже не хотел…

Стах спрашивает:

— А твоя мама?..

— Мама?.. — Тим как-то глухо повторяет — и уходит в себя.

Тут врывается мать. Нарушает момент, разбивает откровенность.

— Ну где вы? Чем занимаетесь? — она выходит из закутка. — Что такое?.. вы какие-то грустные. Это из-за вашей ссоры?

Стах усмехается. Какая к черту ссора? Как будто больше нет поводов. Как будто, когда тебе меньше, чем тридцать, ты без ребенка, без кредита, без ножа в спине от первых отношений, тебе должно быть весело по умолчанию.

— Мы нормальные, — говорит ей Стах. — Или нет. Как посмотреть. Можно по баллам.

— Точно? — она щурится на них, и Тим отворачивается: он не умеет притворяться, он не Стах. — Чем займемся?

Детский сад.

— Давайте в шарады, — усмехается.

— Только без физики… — умоляет Тим.

— А что, Тимоша, у тебя с физикой не очень?

— Ну… — соглашается без охоты.

— А с остальными как предметами?

Мать садится на кровать уже в поисках подвоха.

— По химии у Тимофея пять, — вспоминает Стах вовремя. — Он же у нас на химбио. А по биологии?

— Тоже.

— Ты будешь профильные сдавать? — переключает на будущее, пока мать не спросила об остальном.

— Наверное…

— Тимоша, а ты в каком классе?

— Десятый.

— Десятый? — она удивляется. — Я думала: вы ровесники…

— Почти…

— Уже решил, куда поступать?

— Ну… я до класса седьмого хотел на ветеринара, как папа. Но, может, в орнитологи подамся…

— А с животными не опасно работать? — мать сомневается — и трогает пальцами шею.

— А с людьми?..

Стах усмехается: отличный ответ.

— Нет, это я просто к тому, что мало ли какие животные — и бешенство, и всякие вирусы…

— Почему птицы? — Стах увлекается Тимом — отдельно от ситуации.

— Не знаю… Почему самолеты?

— О, это такая страшная история…

— Мам… — морщится Стах.

— Аристаша увидел по телевизору документальный фильм про авиакатастрофу, никак не мог спать — все ему снились кошмары. И читал он про эти самолеты — начал покупать книги, и чертил их, и чего только не делал, а все равно посреди ночи просыпается. Такой впечатлительный…

— Мам…

— И вот, пока папе моему, своему деду, не рассказал, все не мог спать. А потом папа его к себе забрал на каникулы, нашли они модель этого самолета — деньги, конечно, такие… Нашли, и папа, значит, говорит: «Соберешь — будешь спать». Он собрал — так и случилось. Больше не снились кошмары. Так это же надо было ему лезть в эту тему: что ни самолет, то бессонница, и вот сидит и клеит, и расписывает… со всеми этими трещинами.

Стах цокает и отводит взгляд, когда Тим вопросительно смотрит на него в нарастающем ужасе — это он осознает, что Стах сбагрил ему свое кладбище.

— А этот его первый… такой страшный самолет… как его? Как этот Боинг?

— Мам, да хватит.

— Там самая крупная авиакатастрофа, почти шестьсот погибших. Два самолета одинаковых, вот этих, в аэропорту столкнулись. Ты мне, Аристаша, сам рассказывал, что это какая же божья шутка — их переправили после теракта там, а они все равно взорвались… И еще этот самолет в какой-то катастрофе тоже числился… такой страшный, несчастный самолет. 747-ой, кажется?

— 747-ой?.. — переспрашивает Тим: Стах недавно ему клеил шасси.

— Самый страшный самолет в его коллекции…

— Ты уже три раза сказала «страшный», — усмехается.