Стах старательно выводит новое письмо своим каллиграфическим, над каждой петелькой старается, чтобы Тиму неповадно было.

Я бросил уже под конец. Решил: слишком мудрено, как в жизни.

А что ты считаешь за единственно стоящее на свете? Один мой одноклассник — статус. Я думаю, он болван.

IV

Я иногда считаю, что и жизнь не единственно стоящее, об остальном молчу…

Читаю «Западный фронт» вместо того, чтобы писать сочинение по «Грозе», потому что, кажется, оно хуже, чем физика. Т.

Тима чужая каллиграфия не смущает. Он еще накатал невнятные полстраницы. Стах стонет и съезжает вниз по стене. Зря он ответил…

Но, видимо, он мазохист и дурак, иначе не объяснить, зачем он опять оставляет в книге записку.

Взял «Грозу». Пробежался по тексту. Там много про бога, я уже ищу подвох.

Давай помогу тебе с физикой. А.

Ты атеист?

С физикой мне даже бог не поможет. Т.

Я прагматик. Видоизменил пари Паскаля. В воскресенье перед походом в церковь читаю про эволюцию и ставлю свечку за инопланетян. Чтобы наверняка. А ты?

По крайней мере, ты можешь доказать, что я существую. А.

Кажется, я агностик.

Не факт, потому что ты можешь быть моей проекцией и точно я знаю только то, что мыслю сам. Т.

P.S. Все еще не представляю, что писать о «Грозе», а мы уже давно идем дальше.

P.P.S. Мне кажется, что ты похож на Штольца.

V

«Штольц» — это самая чудовищная надпись не только за все Тимовы письма, но и в мировых масштабах. Стах думает: лишь бы правильно разобрал. Спрашивает у Софьи с опаской:

— А Штольц — персонаж какой книги?

Софья смотрит на него со странным выражением лица, как будто он спросил: «А два плюс два сколько будет?» Стах чувствует себя униженным и в положительный исход не верит. Софья, вытянув театральную паузу, говорит:

— Из «Обломова».

— О, он существует, — выдыхает Стах с облегчением. Но, чтобы знать наверняка, уточняет: — Это же десятый?

— Для кого как… По программе — десятый.

— А дайте почитать.

— Кто же тебе не дает? — она удивляется искренно.

Стах не знает, что на это ответить. Пару секунд смотрит на Софью внимательно. Та смотрит в ответ, как будто ничего не понимает. Он думает: сам разберется — и уходит вглубь библиотеки.

Там он переглядывается с неподалеку стоящей девочкой. Они знакомы по конференции. Кивают друг другу.

— Как дела? — интересуется Стах.

— Ты серьезно? — это она об учебе: ей уже, видно, достаточно.

Она подает Стаху «Обломова». Потом кривит миловидную морду и крутит пальцем у виска о Софье. Стах усмехается, а девочка, поделившись мнением, скрывается за стеллажом.

Я возражаю насчет проекции.

Концовка в «Грозе» убогая, я бы так и написал.

Пришлось выяснять, кто такой Штольц. Мне льстит.

Не пониманию, на кого похож ты. А.

VI

Медитирую над чистым листом бумаги уже час и чувствую себя Джойсом за работой над «Поминками». Я только сочинил за это время, что: «Катя умерла, мне, кажется, не зашло, извините». Как думаешь, прокатит?

Если бы про меня писали книгу, я был бы неплохой предмет интерьера. Т.

Где-то в конце библиотеки смеется Стах. На второй неделе общение дается ему легче, он даже почти входит во вкус.

Представляю тебя лампой.

«Прочитать Джойса» — один из пунктов моих жизненных целей.

К тебе уже можно подходить? А.

Только если без лампочки…

А что еще, кроме Джойса?

Я не советую. Т.

Куда делась?

Главнее Джойса только переезд в Питер.

Это потому, что я рыжий, или потому, что я младше? А.

Не знаю, может, разбилась.

Чем тебе не угодили белые ночи севера, что ты меняешь их на питерские серые?

Это потому, что я — это я. Т.

Замени.

Не причина.

Не аргумент. А.

VI

Седьмое выпадает на воскресенье. Пятого Стах кладет на книгу лампочку. Пишет на ней маркером: «На Тимофеево рождение». Оставляет новый листок бумаги: «В понедельник, здесь, после уроков».

У выхода Софья решает пошутить:

— Телепатическое перешло в заочное?

Стах поражен недолго, отбивается ответом:

— Найдите, чем заняться, — у вас же столько книг…

Комментарий к Глава 9. Чудеса шифрования

Вконтакту здесь уже год, а они по старинке.

========== Глава 10. Три товарища минус один ==========

I

Стах старательно делает вид, что читает. Один и тот же абзац. Уже несколько десятков раз. Не понимает. Захлопывает книгу, уставляется перед собой. Ну где ты, Тим? Неужели забьешь?

Когда приходится ждать, Стах жалеет, что не носит часов. У него подаренных три штуки. Одни из них водонепроницаемые. Стах, когда моет руки, все равно их снимает, потому что мешаются. Где-то на третий раз, когда пришлось их уложить на раковину, он их так и оставил — больше не носил. В общей сложности он проходил в них минут десять. Он не знает, как люди с этим живут.

Мать на днях предлагала в качестве альтернативы купить ему сотовый: у всех уже есть, а он как отщепенец. Стах считает: телефон — это хитрейшая задумка дьявола: мать же тогда сможет быть и там, где ее нет.

Стах вытаскивает из книги тетрадный лист, исписанный в две руки. Или в одну руку и в одну ногу. Он все еще не уверен. Вздыхает, кладет обратно, принимается за старый абзац.

II

Тим объявляется через полчаса. Заглядывает из-за стеллажа и остается так стоять, почти невидимым. Стах поднимается навстречу, сам подходит и прикусывает губу, чтобы совсем уж откровенно не разулыбаться.

— Думал: ты не придешь.

Тим отводит взгляд. Может, он жалеет. Может, все полчаса, что его не было, он и не собирался. Он размыкает губы, чтобы заговорить, — и молчит. Стах немного серьезнеет. Спрашивает шепотом:

— Как день рождения отметил?

— Ничего…

Ну и все. Отлично. Поговорили. Можно заканчивать. Длится неловкая пауза.

Стах вспоминает:

— Написал сочинение?

— Если бы… — тянет уголок губ.

— Когда я прочитал «Грозу», я орал в подушку.

— Зачем?..

— Не пьеса, а стресс. Я заканчивал с таким отношением: «Че?», — Стах показательно изгибает бровь вопросом. Цитирует: — «Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!» Хорошо же Кате — умерла!

Тим прижимается к стеллажу щекой. Говорит:

— Может, ей и хорошо.

— Тоже мне. Еще одна «эрастова невеста». Отчего они все то в воду, то под поезд лезут? Она еще, главное: «Раз я согрешить не побоялась, разве же я осуждения людского побоюсь?» И с обрыва бросилась. Не побоялась осуждения. Всю пьесу молилась-молилась, сначала мужу изменила, потом еще и самоубилась. Это вот — луч света в темном царстве.

Где-то на этом моменте разум подсказывает Стаху заткнуться, но его уже понесло.

— Вот народ: отвечать-то за свои поступки тяжелее, чем с обрыва сигануть. И Кулигин: «…она теперь перед судией, который милосерднее вас!» Вы ж не простили, не нашли в себе любви и сострадания. А она, бедняжка, не может с грехопадением жить! А я тоже не могу с этим жить. Как вспомню, так злюсь — такая тупость. Давайте теперь все умирать!