Тим плавно сваливается за парту, обреченно склоняется над красными примечаниями и продолжает тормозить. Его еще и отвлекают разговорами, в полушепот. А периодически между словами пиликает сотовый Соколова. Тот сбрасывает и продолжает:

— Ты подумай все-таки — может, тебе в науку. Потому что я считаю: у тебя талант. А родители — они всегда немножко свои мечты на детей натягивают, даже если те маловаты. Мечты — в смысле. А ты представь, сколько так не случилось гениев и Нобелевских лауреатов. Им говорили: «Надо семью кормить, надо деньги зарабатывать».

— Если человек хочет изменить мир, он изменит. Даже если надо семью кормить и деньги зарабатывать. А в талант я не верю.

— А как же еще, если не талант? Упорство и труд? Вот сидит у нас гуманитарная душа Лаксин. Ты думаешь, он не старается? Он у меня в прошлом году каждую неделю три раза после уроков стабильно старался. Это помимо основной нагрузки. Выше объективной двойки и жалостливой тройки у него все равно не выходит.

— Может, база плохая.

— Это которая мозг? Лаксин, без обид. Ты меня не слушаешь — ты стараешься дальше.

— Это которая седьмой класс.

Стах наклоняется над партой, чтобы через Соколова обратиться к Тиму:

— Кто вам физику преподавал, до Андрея Васильевича?

— Лодыгина.

— Она же лютая… — теряется. — Ты физику должен знать лучше, чем мать родную.

— А Лаксин у нас еще и прогульщик, он не особо вникает.

— А как ты перевелся-то вообще?.. — выходит слишком впечатленно — и Соколов хохочет.

— Лаксин, ну что ты? Ничего опять не понимаешь? Даже то, что сам понаписал? Потому что в твоих каракулях черт ногу сломит — там физики меньше, чем русского…

— Это как? — увлекается Стах.

Их снова прерывает звонок. Соколов сбрасывает — это почти демонстративно: ему тут интересней.

— Это вот так. Он вызубрит теорию, а применить не может. Но вызубрить и понять — это разные вещи.

— До меня дошло, как он перевелся у Лодыгиной.

— Она спрашивает теорию?

— Параграф напишешь — пять. Лучше даже слово в слово.

— Это физика? — Соколов кривится, как от боли.

— Для гуманитариев? — бросает наугад.

— Ага! — говорит с интонацией «Эврики». — Я же не веду у гуманитариев. Все время забываю. Вы мне, Лаксин, портите не только нервы, еще и статистику. Ну что ты чахнешь над листом? Сдавай что есть. Иди готовься дальше. Я уже не знаю, что с тобой делать.

Соколов в изнеможении откидывается назад, трет лоб пальцами.

— Какие у вас стулья неудобные… Как вы вообще здесь семь часов сидите?

— С трудом?

Соколову опять звонят. Он смотрит на дисплей недовольно, усиленно обдумывает, брать или не брать. Берет и собирается выйти. Встает вместе с Тимом — и они чуть не врезаются. Тим в ужасе замирает. Сколов в утешение панибратски хлопает его по плечу — и он прогибается, как кошка, которую хрен погладишь.

Тим сдает три листа, один из которых так пустым и остался. Стах забирает тот, что с заданиями. Реквизирует с учительского стола еще один — чистый. Пишет наскоро формулы. Подставляет числа. Кладет сверху остальные Тимовы бумажки, всучивает под недоуменный взгляд. Говорит:

— Садись, Тимофей, подумай еще. Только формулы не пиши — тебе не поверят.

Тим садится. Переписывает. Долго мучается с математикой. Стах занимается бланками.

IV

К тому моменту, как Соколов возвращается, Тим успевает закончить. Отдает ему лично в руки. Судя по всему, умудрился наошибаться в расчетах. Соколов смотрит на все это безобразие.

— Это невнимательность или ты так, по приколу?

Тим стоит рядом, прямой-прямой, трогает часы на левом запястье, под манжетой. Соколов вздыхает — это какой уже раз?.. Пересчитывать не заставляет, берет журнал. Долго листает.

Стах подмигивает Тиму, чтобы приободрить. Тот окончательно сникает и опускает вниз голову.

— Лаксин, скажи, откуда у тебя по химии пятерка? Неужели химия легче, чем физика?

Тим пожимает плечами.

— Ладно. Я тройку ставлю. Так и быть, закрою глаза на то, что тебе Лофицкий помог. Все, уходи. Я тебя не хочу видеть до следующего урока. Но это только официально, Лаксин, потому что я вообще тебя видеть не хочу.

— Спасибо.

— Лофицкому скажи.

— Так я говорю…

— Оригинально, — одобряет. — Все, пошел вон.

— До свидания.

— К сожалению, Лаксин.

Стах усмехается. Отслеживает, как Тим собирается и покидает кабинет.

— Смотрю, Андрей Васильевич, гуманитарии вас радуют?

— Этот гуманитарий — с химбио. Единственный класс у меня — не физмат. Свалили на мою голову… — Соколов раздраженно морщится. Добавляет о наболевшем: — Не класс, а мяч футбольный — то одному, то другому. Опять вот одна дама в декрет уйдет… Коллеги пророчат, что мне отдадут. Вот я сразу обрадуюсь. Они в физике шарят, как я — в герменевтике.

— Даже не знаю, посочувствовать вам или над вами поржать.

— Я совмещаю.

========== Глава 9. Чудеса шифрования ==========

I

Химико-биологический, значит. Как всегда. Когда уже не надо. Стах теперь знает его расписание. И отслеживает. Ну, может, потому, что все-таки надо, а он не признается.

И только потому, что Стах отслеживает, он осознает, что хотя бы раз в день классы их пересекаются — кабинеты совсем рядом, пересекаются без Тима — того не видно нигде. И понимает не вдруг, но со временем, что те старшеклассники, разорвавшие знакомство, — не какие-то левые пропащие, а Тимовы однокашники.

II

Стах оставляет «Трех товарищей» с вложенной запиской в углу библиотеки, половиной под стеллажом, половиной на виду. «Так и не осилил. Больше не могу, лучше холодная манная каша. Любимый персонаж — Карл. A.» Дописывал он уже там, стоя: «P.S. А „Западный фронт” зашел».

Книга пропадает в тот же день.

III

А потом «Три товарища» возвращаются. Возвращаются неспроста — отвергнутыми. Тим написал Стаху записку в ответ, и тот, прибалдев от событий, залип на арабскую вязь надолго.

Не зная, что с ней делать, Стах садится на пол, не отрывая от странных каракуль взгляд. Почти не моргает. Пытается разобрать, что тут, черт побери, написано. Потому что кажется, что это не русский, кажется, что это вообще не язык, а просто так, человек расписывал ручку… левой ногой.

Стах подставился своей выходкой с первой запиской на всю перемену и втыкает в листок, подперев голову рукой, как утомленный Тимом Соколов. Почерк врача отдыхает. Здесь нужен профессиональный расшифровщик.

Когда Стах осознает, что иероглифы — это заглавные буквы, он пытается найти логику и мысленно членить вязь на буквы, но самое страшное, что буквы — это рудимент Тимова почерка: они как бы есть, но их как бы нет. Тут либо не читай, либо как с плохим знанием иностранного языка: перевел три слова, дальше подгоняешь по смыслу. В общем, новое развлечение в перемены…

Когда ты бросил? Я на том месте, где Ремарк говорит, что любовь — единственно стоящее на свете, «все остальное дерьмо». Я в любовь не верю, мне это тоже непонятно. Т.

Распознать кавычки оказалось сложней всего. Тим мог бы родиться во времена войны партизаном. Пара таких Тимов — и все, враг сдастся просто потому, что не понимает, как с этим бороться.