К весне я выстроил в лесу небольшой вольер, поставил в нём деревянную будку, где медвежата могли отдыхать и укрываться от непогоды, и мы поместили их туда.

В эту пору в лесу ещё лежал снег. В каждый погожий день я выводил медвежат на прогулку в лес. Нужно было видеть, с каким упорством они двигались за мной! Если на пути им попадались проталины, которые ран ней весной бывают насквозь пропитаны водой, то они звонко шлёпали лапками по лужам так, что вокруг только брызги летели. По снегу они упрямо лезли вперёд, старались идти вслед за человеком, проваливались в глубокие лунки от моих следов, карабкались вверх, скользили, вновь лезли и спешили вперёд. У медвежат проявилась реакция следования. Это особое чувство, заставляющее детёнышей непременно держаться ближе к медведице после того, как они выйдут вслед за матерью из берлоги. Теперь у них на глазах по снежной поляне двигался большой, ярко выделяющийся своей серой курткой человек. Тот самый, запах который был им хорошо знаком. А вокруг, лежал огромный, залитый солнцем лесной мир! Ветер гулял по лесу, шумел в нависших к самой земле еловых лапах, свистел на разные голоса в переплетениях тонких веточек. С разных сторон доносились неведомые медвежатам голоса обрадовавшихся весне птиц. Лес, как волшебный великан дышал, охал, скрипел сухими ветками, свистел разбойничьим посвистом.

Медвежатам было страшно, и они изо всех сил старались держаться ближе к знакомому им человеку. Как только я удалялся от них, беспокойство охватывало всё существо детёнышей, и они, отчаянно преодолевая все встречающиеся на пути препятствия, устремлялись вперёд! Успокаивались только тогда, когда оказывались совсем рядом с моими ногами.

За лето медвежата выросли. Их пометили ушными метками и перестали подкармливать. До глубокой осени, по вечерам, их можно было видеть на ближайшем к Биостанции овсяном поле. Перед самыми первыми заморозками медвежата исчезли. Видимо, они заранее почувствовали приближение холодов и ушли в лес, на зимовку.

Шли годы. На Биостанции были построены лаборатория, жилой дом, большой вольер для содержания медвежат-сирот, лесные избушки. Мы продолжали изучать жизнь медведей и выяснили, что в тех лесах, где на медведей охотятся, они живут совсем не так, как в Заповеднике. В лесах Заповедника не было людей, и медведи вели спокойную жизнь, регулярно появляясь в разных местах заповедного леса. Когда у них начинались свадьбы, самки придирчиво выбирали себе женихов и старались отыскать по запаху уже знакомого им медведя. Обычно им оказывался самый сильный, могучий самец. Как только самка с самцом объединялись, они находили укромное место и жили там вместе несколько дней. От такой пары рождались медвежата с крепким здоровьем. В тех местах, где на медведей проводилась охота, они держались подальше от города и больших сёл, не выходили на ягодники, на которых люди собирали ягоды. А когда осенью на медведей начиналась охота, звери и вовсе уходили в самые дремучие леса. И свадьбы у медведей проходи ли здесь по-другому. Присутствие в лесах людей беспокоило их. Самка переходила с одного места на другое, за ней шёл самец, и они оставляли много следов в разных местах. На их след нередко выходили другие самцы, и тогда за одной самкой могло следовать сразу несколько женихов. Конечно, в этом случае самый сильный шёл за самкой первым. Но если других самцов рядом не было, то самка оставалась с тем, кого находила. Иногда это был вовсе не самый сильный и опытный самец. Известно, что охотники стараются добыть крупного медведя, и постепенно в лесах становится все меньше больших медведей. Вот и приходится самке иногда брать себе в супруги первого попавшегося самца. Нередко от такой пары родятся медвежата со слабым здоровьем, и часть из них не выживает. В дикой природе выживают только самые сильные.

Близкое знакомство с оставшимися жителями деревни открыло удивительный мир их бытия. Жили они в домах, которые много лет тому назад построили с помощью соседей. Сначала заготавливали брёвна, рубили сруб, потом собирались мастера из всей деревни «на толоку» и ста вили дом. После этого в доме делали двери, окна, «сбивали» из сырой глины русскую печь и начинали жить.

Летом женщины в свободное от колхозной работы время заготавливали, мочили, мяли и трепали лён, отбеливали его на солнце. Долгими зим ними вечерами чесали куделю, пряли льняные нитки, да ткали на деревянных станках-кроснах холсты. Из холстов одежду шили и рабочую, и праздничную. Полотенца и выходные рубахи искусно расшивали цветным орнаментом. В военное лихолетье вручную поднимали пашню и за тридцать километров, из города, через лес, носили на себе зерно на посев.

До войны в деревне было тридцать дворов, большое стадо скота. В войну многие мужчины погибли. Осиротела деревня. Кто из мужчин остался – работали в лесу и на колхозной работе. Потом появился в деревне электрический свет, а вместе с ним надежда на лучшее будущее. Навсегда ушла в прошлое лучина, оставив в памяти насущную заботу о заготовке берёзовых гонков и воспоминания о дыме, висевшем вечерами в избе сизой пеленой и разъедавшем до красноты глаза.

Но жителей в деревне с каждым годом оставалось всё меньше. А потом и те, кто остался, стали уезжать в ближайшие сёла и в город. Добротные дома разобрали и вывезли. Так и опустели Бубоницы.

Верными родным местам до конца дней своих остались только Мария Фёдоровна и Василий Степанович Степановы. Были они родственниками, что характерно для многих старых деревень России, носили одинаковую фамилию и жили в крайних домах на разных концах деревни, как бы охраняя то, что от неё осталось. Это были удивительные люди, сохранившие в себе черты особого колорита истинно русской лесной деревни. Марию, красивую и весёлую девицу, привёз в Бубоницы Серафим Степа нов. Привёз из другой деревни, что вызвало недовольство родни – не примято было брать в жёны девиц из чужих деревень. Но выдержал Серафим все нападки родни, и прожили они в мире и согласии с Марией всю жизнь.

По традиции, сложившейся в тверских деревнях с незапамятных времён, все в округе называли Марию Федоровну Серафеихой, по имени её мужа. К старости одолели её хвори— сказалась трудная крестьянская жизнь, непосильная работа от зари до зари. Но никогда Серафеиха не пожаловалась на свою жизнь. С глубоким уважением она относилась к хлебу, воде и соли. Её искренне радовала всякая, даже самая малая своя или чужая удача. В разговоре, в движениях её сквозила спокойная добро та, желание оказать посильную помощь всем, кто находился с ней рядом. При этом она оставалась открытой и гордой крестьянкой, до конца пре данной своей деревне и своей земле. Схоронили Серафеиху на погосте, у полуразрушенной церкви в деревне Чистое, рядом с мужем.

Василий Степанович, которого все местные уважительно называли по отчеству, – Степанычем, – был на все руки мастер: и пахарь, и плотник, и кузнец. Всю жизнь, от самого рождения, он прожил в Бубоницах. Это был высокий и крепкий старик с чистыми глазами, в уголках которых всегда сидела добрая лукавинка. Было ему далеко за восемьдесят лет, в работе он был быстрым и расчётливым, сохранил ясный ум и крепкую память. Энергия кипела в нём ключом. Он успевал переделать все работы по дому, косил сено, колол дрова, копался в огороде и раз в неделю ходил в ближайшую деревню к автолавке за хлебом. Приезд людей в Бубоницы его несказанно обрадовал. Он тут же вызвался помогать нам в обустройстве жилья и ремонте дома. А по вечерам рассказывал интересные истории из своей жизни и в течение целого года не пересказал ни одной из них дважды. Тут было чему удивляться.

Особым удовольствием для Степаныча было засыпать с комлей рыболовный бредень. Комлями здесь называли два выдолбленных и связанных вместе осиновых бревна. Получалась устойчивая, тяжелая лодка, на которой плавали по озеру. На каждом озере были свои комли. Не очень удобные, зато их никто не мог забрать. Степаныч клал на корму гладкую доску, выкладывал на нее, в определенном порядке старенький бредень, брал весло, разгонял неповоротливые комли, и бредень сам по себе ссы пался в воду. Делал он это старательно и очень умело. Бредень вытаскивали и Степаныч светло радовался, если попадалась щука. Рыбы ловил ровно столько, чтобы хватило на стол. И никогда не сетовал на плохой улов. При этом всякая рыба была у него только хорошая!