Мне звонит Экса, моя бывшая подружка, которая в своё время называла меня то ли Корпускула, то ли Катапульта – уже и не вспомнишь. Предлагает встретиться.

– Зачем? – спрашиваю.

– Обязательно нужна причина?

– Так-то да, – говорю.

– С каких это пор?

– С тех пор, как я съехал от тебя.

– У тебя другая пассия?

– Нет. Но я стал дико занят.

– Чем это? Самобичеванием?

Экса смеётся. Шутница.

Я не отвечаю. Она меняет тактику.

Спрашивает каким-то мурлыкающим тоном:

– Ты у себя?

– Нет, – говорю. Вру ей.

А сам осматриваю свою пустую квартиру.

– Не понимаю, как ты там можешь жить?

А я, например, не понимаю, как могут жить все остальные? Но я молчу.

Экса говорит с тоской:

– У меня остались кое-какие твои вещи.

– Сожги их, – говорю. – Мне плевать.

– Если ты дома, я могла бы завести их к тебе. Или сам заезжай, когда время будет.

Я не отвечаю. Она говорит:

– Просто приезжай, ладно? Вещи я выброшу, если ты, правда, этого хочешь.

– Зачем тебе это? – спрашиваю.

– Что именно?

– Зачем ты звонишь мне?

Она вздыхает.

– Сама не знаю.

А потом говорит:

– Просто ты не такой, как все?

И хотя это звучит, как вопрос, я не отвечаю, так как устал повторять людям, что я такой же, как все, но посторонний…

Мне звонит Янни Плак. Рассказывает, как круто он проводит время с одной девчонкой. Я спрашиваю:

– Это на неё ты слюни пускал?

– И не только слюни, – отвечает Янни Плак, смеясь.

Настроение у него приподнятое.

Мне не смешно. Я говорю:

– Давай по делу, пацан.

И спрашиваю, чтобы приструнить его, хотя прекрасно знаю ответ:

– Мокнул конец?

– Что? Я… Ну… Кхе. Нет, Блабл.

– Тогда не выделывайся, – говорю.

Как будто я не знаю, зачем он звонит: чтобы рассказать о своей жизни, поделиться радостью, спросить совета. Янни Плак пересказывает, где был, что делал, говорит о своих чувствах к этой девушке: он едва знает её, но уже считает, что влюбился. Вот что тут скажешь? Романтик двадцать первого века. Тот, кто заранее олицетворяет девушку, приписывает ей чуть ли не культ божества, а сам лишь мастурбирует на её фото в Сети.

Я слушаю его, стиснув зубы, поддакиваю, говорю, что рад за него. Потому что Янни – единственный человек, который звонит мне за последний месяц, не считая бывшей и моих родителей. Пока он выговаривается, я выкуриваю три сигареты. Сжимаю пачку, понимая с горечью: на новые сигареты денег нет.

– Ну, что думаешь? – спрашивает Янни Плак.

– Ничего такая девчонка, – говорю. – Дерзай.

Я говорю ещё что-то. Какую-то несуразицу. Его это устраивает.

– Спасибо, что поддерживаешь меня, Блабл. Серьёзно. Это очень важно для меня. Твои советы. Анализ происходящего со стороны, так сказать. Это мне очень помогает.

Да наплевать, думаю. А сам говорю:

– Обращайся.

В последний момент, когда я считаю, что разговор уже закончен, Янни Плак спохватывается и спрашивает:

– А как ты?

Это выбивает меня из колеи.

– Я? Да нормально… Порядок… Круто всё.

– Можно будет встретиться, – говорит он.

– Когда? – спрашиваю, и уже ненавижу себя за то, сколько энергии я вложил в это слово.

Янни Плак теряется и торопится объяснить:

– Ну, в перспективе… как-нибудь… позже. Сейчас дела.

– Конечно, – отвечаю. – Я так и понял.

А сам думаю: пошёл ты, друг…

Сдаю кровь, как донор, в специализированном центре, куда от нечего делать наведывался студентом. Я здесь впервые с тех пор, как вернулся из армии. Запасаюсь терпением, потому что, как и в прошлые посещения, приходится отвечать на один и тот же вопрос врачей. А именно: в чём смысл моей выцветшей татуировки на предплечье? Клоун, который ни добрый, ни весёлый. Символ двуличия и лицемерия. Улыбка не значит радость. Всё относительно. Но я говорю только то, что они, эти врачи, хотят услышать.

– Это? Да ерунда, – говорю. – Не обращайте внимания.

– Но что-то ведь она значит? Конкретно для вас?

– Только то, что я был молодым и глупым.

Врачи-девушки смеются, потому что в их глазах – я такой и есть. Меня это не злит. Их наивность кажется мне милой. Они ведь не знают, что я сплю исключительно с их ровесницами. Взрослые девушки, как я люблю. Но что важнее: им плевать на меня и мою руку. Они отвлекают меня, пока затягивают на моей руке жгут. Обрабатывают кожу на татуировке спиртовой салфеткой и вводят иглу в вену, которая чётко выделяется на лбу клоуна, как настоящая: прямо промеж его бровей, если бы они у него были.

Врачи пытаются отгадать, что это за клоун.

– Джокер, Пеннивайз, Пьеро, Джон Гейси…

Они перебирают известные варианты. Я качаю головой.

– Это Виктор, – говорю.

– Виктор? Это ещё кто такой?

– Виктор, – говорю я просто. – Это мой друг.

Девушки переглядываются. В глазах недоверие.

Под медицинскими масками на лице явно прячутся улыбки.

– Понятно, – говорят они.

Полученные деньги я трачу на сигареты и сочный бургер, который съедаю на ходу, по дороге в пустую квартиру, радуясь тому, что сегодня можно не идти на обед к родителям, как я делаю это обычно каждый день…

Я зависаю на Чёрном озере, плаваю, провожу там много времени, пока солнце ещё печёт, а погода позволяет. В один из таких дней помогаю ребёнку выбраться из воды, но это пустяк на самом-то деле. Уже стемнело, когда мальчик десяти-одиннадцати лет заплыл на середину озера и боялся возвращаться обратно. Он испугался, что не может нащупать ногами дно, и запаниковал. Я заметил его с пляжа. Нырнул в воду, доплыл до него и сопроводил до берега. За это его старшая сестра пригласила меня присоединиться к их компании у костра. Её друзья – все хипстеры и блогеры – горланили пьяные. Она сказала: они здесь с ночёвкой. Девчонка вроде как винила себя за то, что недосмотрела за братом. Или просто хотела, чтобы я так думал. Смеялась над всем, что я говорил. Лоснилась ко мне. Склоняла меня выпить, но к тому времени я уже завязал. И это, как ни странно, вставляло её ещё больше. Позже ночью, когда её брат уснул в криво поставленной палатке, а её друзья попадали, кто на песок, кто в спальники, мы отошли с ней к деревьям и страстно сплелись телами на сыром песке. Когда она, покачиваясь, ушла спать к брату, я вышел на проезжую часть, поймал машину до города и больше никогда не видел её…

Когда я прихожу к родителям на ужин, они говорят, что им нужно серьёзно поговорить со мной. Я голоден. Я сильно похудел. А когда я ем, я стараюсь не говорить с набитым ртом. Но родители ждут ответа, и я киваю им.

– Мы решили, что должны внести кое-какую ясность. Прояснить ситуацию, так сказать. Связанную с твоей квартирой.

– Я слушаю, – говорю.

– Мы не намерены платить ипотеку за твою квартиру. Больше не намерены.

– Понятно, – говорю.

– Мы продадим твою квартиру, если ты не сможешь за неё платить. Ты это понимаешь?

Мать смотрит на меня.

Я – ноль реакции. Радуюсь еде.

– Что-то ещё? – спрашиваю.

Отец говорит:

– Ты должен работать, чтобы содержать себя.

– Это логично, – говорю.

– Тогда что ты нам всем мозги делаешь?

– Я просто пришёл повидаться, – говорю.

– Ты пришёл поесть, потому что у тебя нет денег на еду. И нет бытовой техники в квартире, на которой эту еду можно было бы приготовить.

– И это тоже, – говорю. – Приятное с полезным.

А потом они говорят что-то ещё на счёт того, что я безответственный, некоммуникабельный и вообще – как мне слышится – позор семьи. Впрочем, меня это не удивляет. Но я стараюсь не слушать их. Как можно скорее доедаю и ухожу, благодарю их за вкусный ужин. Сожалея только о том, что завтра мне снова придётся прийти к ним. Они это знают, и потому не пробуют остановить меня, чтобы сказать ещё что-нибудь. Какой смысл, если я всё равно приду…

Звонит Берч, мой старый друг, который в своё время, как и я, отделился от кряк-бригады. Я не отвечаю ему, потому что знаю: Берч наверняка позовёт меня выпить, а мне будет трудно удержаться. Потом чувствую себя ничем не лучше других и перезваниваю. Перекидываемся парой слов. В итоге Берч, разумеется, предлагает выпить. Я с трудом отказываюсь. Мне очень хочется встретиться с кем-нибудь и просто поговорить.