Дело дошло до того, что камеры дегазации они старались проходить вместе, чтобы как можно дольше быть неразлучными.

Но чем большие пространства и препятствий они преодолевали, тем меньше времени оставалось до конца ольгиной командировки.

Четырехмерное описание Минковского интерпретирует пространство и время как псевдоевклидово пространство сигнатуры ( 1 , 3 ) {\displaystyle (1,\;3)} (1,\;3), предложенное в качестве геометрической интерпретации пространства-времени специальной теории относительности..

Да все в этом мире относительно. Так учат в университетах по всему миру. Но в сложившихся обстоятельствах молодым не хотелось думать о ложных исходных посылках макромира.

Вообще-то Ольга была младше Аркадия, так что инициатива интимного сближения имела место от него.

Он, например, предлагал ей остаться в США, «забив» на СССР.

И то верно, думала Ольга, отстает СССР от США. Сталина не вернуть, обывателя после Великой Отечественной войны не обмануть, в тенета лагерей не заманить.

В США вроде коммунизмом не пахнет, но и капитализм не воняет. Совсем девушку страх отпустил.

– Пороть уже поздно – вона какая сверхдержава, а от ласки, уговоров страна отучена, – с комсомольским задором убеждала она Аркадия.

Аркадий был покорен трезвостью мышления Ольги.

Любви ничто не могло помешать, тем паче он старше её аж на 2 года – считай, как за «кирпичной стеной». Если бы на 5 – то за «каменной стеной».

Ей слышалось свыше: «Гуляй, комсомолка, покоряй американского парня. Ведь вы оба физики – представители новой цивилизации! Что может быть чудеснее? Физика атомного ядра не знает границ!»

Казалось бы…

В итоге выгораживала она СССР неуверенно, со школьной скамьи помнила саркастический диагноз Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина казарменной ретивости отечественных градоначальников (сочинение в 10-м классе писала по «Истории одного города»):

«Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтоб обыватели во всем положились на их отвагу. Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае, обыватели трепетали бессознательно, во втором – трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем – возвышались до трепета, исполненного доверия».

При воспоминании о школе у Ольги слезы навернулись на глаза, и Аркадий долго потом утешал её у себя на груди в общежитии строящейся АЭС Три-Майл-Айленд.

Ни тот, ни другая на тот момент не знали сущности исторической коллизии в поведении советского руководства.

По причине ускоряющегося отставания по части обеспечения народного благосостояния восторжествовала очумелая, бестрепетная политика осажденной крепости, своего рода блокады наоборот: не врага не впускать, а своих не выпускать на Запад.

Увы! Ретивость, свирепость и одержимость охранителей идеологической девственности порой не знала меры. В шарашках творили чудеса, которые якобы и не снились западным ученым в их европейских академиях и военных корпорациях. Женщинам полагалось в год по две пары байковых трусов, а мужчинам пара сапог на год. Госплан тщательно следил за равенством среди бедных.

Но это до тех пор, пока начальство четко знало, в чем превосходство противника.

Интересно! Как только это превосходство перестает быть ориентиром для самодура, а то и изверга, типа Лаврентия (Берии), правитель оказывается в растерянности, поскольку его собственное окружение не может выдвинуть стоящей идеи, а идеи противника не может воплотить по существу, копируя только форму, а то и занимается подлогом на манер сказки Андерсена «Голый король».

Фатальной для охранителей режима проблема становится в ситуации, когда преимуществ у противника много и начинается чехарда с последовательностью их достижения под единоличным надзором диктатора-руководителя, как было уже с Королевым.

Увы! Остается только гадить, манкировать и провоцировать на грубый, а то и сокрушительный, если не сказать, мстительный отпор.

В итоге идейного противоборства ненавистный противник отрывается от ръяно преследующего, который в расстроенных чувствах может свернуть себе шею, – такое случается с государствами, – или, что чаще, начинает вредить собственному населению, содержащемуся внутри огороженного колючей проволокой пространства, как в случае на запрет браков с иностранными гражданами периода правления Брежнева.

Про религиозные запреты коммунистов в XX веке и говорить стыдно.

Кто не знает, в США больше половины населения верующие.

Тому свидетельство фраза «In God We Trust» («В Бога мы веруем») на заветных долларах – один из национальных девизов США.

Но поскольку по Конституции страны церковь отделена от государства, то разновидностей веры не счесть.

– И в какую церковь ты ходишь? – пытала Ольга.

О фактическом запрете веры в СССР девица-молодица и не заикалась, опасаясь представиться активисткой, изобличающей священников и капиталистов.

Как никак Аркадий был коллега, физик-ядерщик, увлеченный идеей мирного атома на службе человечества.

– Сначала в одну, вечером в другую, – отвечал Аркадий.

– Это как? – недоумевала комсомолка.

– Утром я захожу в часовню, что находится на территории АЭС, а вечером по пятницам посещаю знакомого пастора у дома семьи моего брата Карла.

– Но это хоть одна конфессия? – уточняет Ольга.

– Почти. Часовня в ведомстве квакеров-протестантов, а церковь в распоряжении евангельских христиан.

– Ну, Слава Богу! – выпалила Ольга. – А то ведь можно попасть в немилость к Всевышнему, перепутав молитвы.

* * *

Аркадия умиляло ее отношение к религии:

Как говорила её бабушка, Бог всегда рядом, когда сердце ему радо. – И то верно: ни добавить, ни убавить.

Ольгу же подкупала решительность Аркадия в закреплении интимных отношений, он явно не понимал из какого лагеря ей обломилась командировка.

Она и целовалась то украдкой, как если бы любила под запретом, хотя на территории АЭС за ними никто не следил, и они перемещались между служебными зданиями и железобетонными корпусами, взявшись за руки.

По Гаррисбергу влюбленные ходили редко, но американец всегда вел советскую подругу под руку.

Надо полагать, это было вызывающе для граждан-пуритан, но для сексотов вдвойне невыносимо: от зависти и негодования.

Ольга до встречи с Аркадием не была девственницей, но плевра коммунистических шор фатально опала с глаз комсомолки.

Её возлюбленный этого мог и не заметить за столь короткий срок пребывания в плену любви, но Ольга преобразилась не только в своем сознании, но и во взглядах на окружающее.

И то верно: Сексом насыщаются, любовью наполняются

Короче, Ольга даже не смогла сообщить ему о первых признаках задержки месячных, когда чекист – «соглядатай» буквально запер её в номере гостиницы на целый день, накануне отлета в СССР.

Уже в самолете «Аэрофлота» сексот говорил ей в глаза о любви к Родине, о врагах народа, шпионах, о государственной тайне и прочей белиберде коммунистической пропаганды.

Соглядатая она практически не слушала, но сожалела, что отложенное на последний день изучение контроля за возможной утечкой теплоносителя первого контура реакторной установки и, соответственно, потери охлаждения ядерного топлива, не состоялось. А тут ей было чем поделиться с американскими коллегами.

Арни ещё не воспринимал фатальности исхода девушки из любовной игры. Но о своем намерении усыновить советского «беспризорника» с Ольгой он не обсуждал не по забывчивости, а по причине радужного состояния духа влюбленного человека.

* * *

Первые дни по возвращении на службу в подмосковную Дубну Ольга Багрова была занята проблемами отчета по командировке, а потом и за второй год аспирантуры.

Сексот исчез из её поля зрения, но очевидно свой рапорт сдал в Секретный отдел Института.