– Ты-то откуда знать это можешь?

– Проработала три года на скорой медсестрой, потом два месяца в реанимации, пока сюда не попала.

– Давайте есть, – поменяла тему Таня и сняв цепь подошла к мешку. В нем нашлось несколько бутылок воды, две буханки хлеба и сырые не мытые морковки, и картофелины.

Взяв несколько штук и отломив хлеб, она вернулась на свое место и обтерев овощи стала их есть. Остальные девушки последовали ее примеру.

Сырую картошку мне есть еще не приходилось. Даже там в рабстве, когда меня привезли в ту дикую страну и то кормили горячей едой. Я-то еще капризничала. Теперь о каше даже мечтать не приходилось. Хотя вот от горячего чая я как раз бы и не отказалась. Судя по еде, здесь планируется гораздо менее длительное использование содержанок, чем там.

Картошку съесть я так и не осилила, обтерев съела две морковки, стараясь не обращать внимание на хрустящую на зубах землю и закусив хлебом, поняла, что наелась. Как оказывается мало надо моему желудку. Если бы он так же реагировал на поедание пиццы, жаренной картошечки с луком и другой крайне калорийной, но невероятно вкусной еды, на которую я так падка в обычной жизни было бы совсем отлично.

Время текло медленно. Развлечений не было никаких. Девчонки почти не разговаривали. Когда прошло по моим ощущениям несколько часов, вновь прозвучала сирена и все одели кандалы. Пришел лысый и погнал нас работать.

Мы поднялись по лестнице, которую я заметила при входе, прошли через первый этаж. Только половина окон здесь были целы, все без решёток и вновь спустились в подвал. Там в большой комнате стояли швейные машинки. Рядом на столах рулоны с синей тканью и выкройки. У каждого места такие же цепи с металлическими кольцами на концах, как в первой комнате. Оставив нас на новом месте, он вышел, заперев дверь.

– Шить умеешь? – спросила девушка, чье имя вылетело у меня из головы. Ее русые волосы слипшимися прядями постоянно лезли в лицо, и она убирала их за уши.

– Нет. Пробовала когда-то в школе. Но, это было тысячу лет назад.

– Только им об этом не вздумай говорить. Смотри, – она взяла выкройку. – Это юбка. Кладешь на ткань обрисовываешь мелом, рисуешь в местах сшива дополнительную линию, по которой сшивать будешь и вот так прострачиваешь. Если сирену услышишь. Так же ногу в кольцо и на ключ. Его перед собою бросишь.

– Спасибо.

Когда в школе были уроки труда, необходимость обучаться обращаться с иголкой вызывала у меня сильнейшее возмущение. Конечно, не мало этому способствовало, то, что сие занятие никак у меня не получалось. Ну и вообще казалось скучным делом. В итоге единственным моим умением в этой сфере осталась память как пришить пуговицу. И то, память эта хромала на обе ноги.

Сейчас же я рада была вспомнить давно забытые навыки. Это куда лучше, чем сидеть много часов подряд уставившись в стену.

Оказалось, быть швеей тоже не просто. От неудобного сидения в полусогнутой над машинкой позе, начала болеть спина. К нашей общей радости сирена не срабатывала, и мы могли встать походить и сделать наклоны, чтобы хоть как-то размяться. Здесь никакой кормёжки не было, но есть, вероятно из-за постоянного нервного напряжения совершенно не хотелось.

Забрали нас, когда я отупела от бесконечного шитья и сама себе напоминала робота, выполняющего механические действия. В спину будто кол вбили. Она уже не велась ни на наклоны, ни на другие попытки ее задобрит. Поэтому, добравшись до матраса я мгновенно уснула. Правда несколько раз просыпалась, отлежав руки.

Спать без подушки я не привыкла и использовала вместо нее верхние конечности.

Один раз проснулась от того, что совсем не чувствовала левую руку. Мне стало страшно. Взяв ее правой рукой, как вещь, переложила в сторону и постаралась совсем не давить на нее. Через некоторое время к моему облегчению в ней появилась тянущая тупая боль и я смогла пошевелить пальцами. Что бы дальше не рисковать родными руками, свернула верхнюю часть матраса и использовала это возвышение в качестве подушки.

Из-за духоты на улице в подвале была постоянная сырость. Все тело было мокрое и чесалось. В душ нас не водили. Я пыталась обмыться из питьевой бутылки, но это мало помогало. Больше всего раздражала грязная голова. В обычной жизни я мою ее через день. Теперь она безостановочно зудела. Иногда так сильно, что хотелось снять волосы вместе со скальпелем. Раз в день нас кормили, потом вели работать. В туалет мы ходили в ведра, которые потом сливали в трубу сантиметров тридцать в диаметре, уходящую куда-то в глубь. Ни расчески, ни зубной щетки, ни других средств гигиены не было. Радовало одно: нас не трогали. Никого больше не забирали. Казалось, все здесь находятся, чтобы шить эти юбки и шарфы. Кому и зачем они нужны в таком объёме оставалось загадкой. Девчонки по-прежнему почти не разговаривали. Может быть боялись, что могут прослушивать, может просто общее настроение обреченности так на всех, повлияло.

Через несколько дней меня почти перестало трясти. Страшно было по-прежнему, особенно, когда срабатывал сигнал, но по ночам пришел обычный сон, а не безостановочные метания в агонии с периодическими провалами в беспамятство.

Лика пыталась сделать депиляцию бровей отросшими ногтями.

– Тебе не страшно? – подсела я к ней.

– У тебя что золотая медаль по тупости, как здесь может быть не страшно? – огрызнулась девушка.

– Ты отличаешься от остальных. Почти все целыми днями, лежат отвернувшись к стене или плачут. Единственная, кто пытается сохранить человеческий облик – это ты.

– Да что ты знаешь обо мне? – окрысилась она еще больше.

– Что ты злишься на меня?

– Ничего! Просто вы привыкли, что за вами со слюнявчиком ходят и попу подтирают. А ту всем плевать. И маленькие девочки в шоке в обморок попадали. Как же так к ним принцесскам такое неподобающее отношение?

– То есть тебе и до попадания сюда доводилось жить на цепи и есть сырые овощи в земле?

Она, не обратив внимания на иронию, задумчиво посмотрела на меня.

– Нет такого не приходилось. Я просто из тех, кого природа щедро обделила всем и привыкла к тому, что в моей жизни происходит что-то со знаком минус. То, что для обычных людей беда для меня повседневная жизнь. Когда я родилась у мамашки, она меня в коробку картонную засунула и забыла, продолжая со своими дружками бухать. А потом я ее так своими криками достала, что она решила поджог дома имитировать. С пьяных глаз только не смогла нормально все рассчитать и меня соседи успели вынести в этой самой картонной коробке.

На нее из-за этого уголовное дело завели и на зону отправили, а меня в детдом. Там, знаешь ли, тоже не халва в шоколаде, но зато горячая еда есть и спать в кровати нормальной можно, на настоящем матрасе. У меня первые деньги стали появляться. Приедем на рынок, начинаем между рядами ходить, просить на хлебушек. Жалостливых у нас много. К тому же это не трудно ребенку пятачок выделить. Другое дело постоянно волонтером, как некоторые делали к сиротам ездить или в дом такого ребенка взять и отвечать за него всю жизнь. Это ж напрягаться надо. Никому такого не хочется. А копейку из кармана достать легко. У каждого дома если подмести получше по любому где-то мелочь не нужная валяется. Зато подал монетку и идешь счастливый, просто упиваешься какой ты добрый, щедрый и классный. Да и мало кто мог отказать, когда он хавчиком полные сумки набивает, а рядом ребенок худющий стоит, голодными глазами смотрит и хоть как-то помочь просит. А смотреть мы тогда умели – с удовольствием хохотнула Лика.

– Так я насколько знаю у вас потом все деньги отбирали старшие дети?

– Так это пока ты мелкая, – снисходительно пояснила девушка. – Только дети растут быстро и вскоре старшими стали мы. Тогда уж для нас мелочь бегала тугрики добывать и сигареты тырить.

Потом, бабка по отцу неожиданно образовалась. Папахену моему подзатыльников надавала и приказала идти опеку надо мною оформлять. Пришли они оба к директрисе нашенской и давай слюни пускать, типа наша девочка, сиротинушка, должна с родными жить в семье. А мне-то уже тринадцать было, я уж взрослая дылда была. Выше и старухи, и сына ее.