– Конечно-конечно, но не будем говорить об этом сегодня. Англичане тоже должны участвовать, без них полной картины не получится. А они прилетают ночным самолётом.
Тур Олуфсен посмотрел на часы.
– Так они приехали уже. Самолёт ведь в час должен был приземлиться? Ну да, с нами их сейчас всё равно нет. К этой истории мы потом вернёмся, ладно? А я, ежели кому интересно, хочу вспомнить, как мы плыли на Шпицберген. На борту «Мунина» в мае сорок первого. Кто-нибудь ещё помнит? – Олуфсен замолчал и уставился в пол, перекатывая в пальцах самокрутку.
Поднялся председатель.
– Итак, мы все согласились на закрытую встречу после окончания официальной программы – только для ветеранов. Но не сегодня. По-моему, пора ложиться. Через шесть часов в Доме начнётся доклад для жителей Лонгиера. Странно будет, если мы не придём.
Ночное собрание происходило в его номере, и он надеялся, что гости поймут намёк и разойдутся.
Кнут Фьель вскочил очень рано из-за удивительно яркого сна. Всё ещё под впечатлением, он сидел в кровати и щурил глаза из-за слепящего света, заливающего спальню. Оказалось, что он забыл задёрнуть шторы. Было чуть больше пяти утра. О том, чтобы лечь и заснуть, нечего было и мечтать. Это известно любому, кто хоть немного пожил на Шпицбергене: в тёмное время года спишь слишком много, а летом – слишком мало.
Офицер полиции из администрации губернатора, Кнут жил на втором этаже одного из больших домов в Бломюре. Квартира у него была небольшая, зато из окна гостиной открывался фантастический вид на Лонгиер и долину. Он немного постоял, разглядывая все эти острые крыши и разноцветные дощатые стены. Похоже, излюбленная жителями высоких широт архитектурная форма домов – скворечник. И не важно, на севере ты или на юге. Кнут видел похожие красные, синие и зелёные домики в Гренландии: как будто на ледник наклеены разноцветные стикеры. И в Ушуае, самом южном городе Аргентины, ряд за рядом карабкаются маленькие домишки по крутым горным склонам: фронтоны смотрят на гавань, острые чёрные крыши – как упрямые восклицательные знаки, адресованные океану.
Кнут уселся за кухонный стол и стал ждать, пока сварится кофе. Сон никак не желал рассеиваться. Ему снилось, что он разыскивает реестр с именами. Перед ним бледный человек в чёрной форме, он сидит за непропорционально большим письменным столом. Кнут запомнил охватившие его неприятные ощущения, панику. Найти то, что он ищет, было невероятно важно, это был вопрос жизни и смерти. Кнут догадался, что это живёт своей жизнью в его подсознании старое дело об убийстве. Только вот папка с рапортами, которую ему одолжил историк, при всём своём богатом разнообразии никакого реестра не содержала.
Кнут сходил в гостиную за папкой и разложил её содержимое на столе. Попытался рассортировать документы по важности. На самом верху оказалось письмо пожилой женщины. Написано оно было узким, трудно читаемым старомодным почерком. Он уже несколько раз откладывал его в сторону, но сейчас решил прочесть.
Начиналось письмо именно так, как и говорил историк. Далее было вот что:
Может быть, мои сыновья винят меня в том, что я не воспрепятствовала их вступлению в немецкую военную бригаду. Их отца давно нет в живых, поэтому скажу как есть. Он был нацистом. И гордился поступком сыновей.
После отъезда мальчиков в Германию мы получили всего два коротеньких письмеца. Больше всего мне жаль Нилъса. Он был таким доверчивым. Долгое время от них не было никаких вестей, но в конце концов Оттар прислал мне письмо – из Харстада. Он сообщал, что Нилъс погиб в Польше, а сам он сбежал. О том, как ему удалось вернуться в Норвегию, он не писал. Зато писал, что снова отбывает, на этот раз на Шпицберген. Он сменил имя, чтобы его не разоблачили немцы. Надеялся в конце концов примкнуть к норвежским военным частям в Англии. Я была очень горда за Оттара и горевала по Нилъсу. К сожалению, не смогла найти этого письма со штемпелем Харстада. Но через несколько лет после окончания войны я получила открытку из английского города Гринок. Как Вы можете видеть, на ней дата – 29 апреля 1942 года, так что она долго лежала у них на почте, пока её не отправили. В ней Оттар говорит, что будет бороться за свободную Норвегию и должен вернуться на Шпицберген. Подписи нет. Вкладываю открытку в конверт вместе со своим письмом, но от всей души прошу Вас не потерять её и вернуть мне. Это последняя весточка, которую я получила от Оттара.
Вот и вся моя грустная история. Мне тяжело пришлось во время войны, и после тоже. Но теперь я могу надеяться, что Вы мне поможете и я увижусь с сыном – или хотя бы узнаю о его судьбе прежде, чем меня самой не станет.
Низкий Вам поклон,
Агнес Волъд
Кнут посмотрел в папке. Никакой открытки в ней не было. Он перетряхнул документы на столе – ничего. Фьель вздохнул и принялся перечитывать первый рапорт, составленный ленсманом из Пасвика, сжатый, но детальный. Датирован он был июнем сорок первого.
Два часа спустя Кнут прибыл в отель. Хенрика Сигернеса он нашёл сидящим за столиком в ресторане. Кнут положил перед историком папку – отдавать её не хотелось.
– Вот, возвращаю, как договорились. Я не так уж много успел прочесть. Рапортов тут прилично. Но ты уверен, что отдал мне всё? Мне показалось, что кое-чего не хватает.
Историк кивнул на свободный стул.
– Возьми себе чашку кофе и присядь. Только мне надо скоро уйти, чтобы успеть на доклад в Доме, – тем более что читать его должен я. Хочу немного подготовиться. А Хьелль Лоде говорит, что народ уже собирается. Только что звонил. Я и не думал, что на Шпицбергене такой интерес ко Второй мировой. Но несколько минут у нас есть. Так чего, ты говоришь, не хватает?
– Открытки, которую пожилая дама из Йёвика приложила к письму. Её нет в папке.
Историк растерялся.
– Да что ты говоришь? Как странно. Я помню, что открытка в конверте была. Точно помню. Иначе я бы не связал два дела вместе.
– И что ты думаешь? – Кнуту и самому как раз пришла в голову мысль. – Что, если парень, которого ты ищешь, после войны на Большую землю не вернулся, а остался здесь? Тогда среди ветеранов его нет. Но, возможно, он сегодня придёт послушать доклад.
– Напугать меня хочешь, да? Тогда тебе надо идти и слушать самому – а заодно изучать пришедших. Ведь полицейский тут ты. А я просто научный сотрудник.
Однако Сигернес явно был встревожен больше, чем хотел показать.
– Можем поговорить после доклада. Ветераны уедут на шахту, угледобывающая компания «Стуре Ношке» пригласила их посмотреть на современное оборудование. Встретимся тут? Правда, я хочу успеть на Грен-фьорд. Туда пойдёт судно береговой охраны «Анденес». У них с собой телеуправляемый подводный аппарат, будут искать останки тех двух кораблей. Они по-прежнему лежат на дне, просто фантастика! Мне хотелось, чтобы вниз отправили аквалангиста – за бортовым журналом и документами. Но начальник береговой службы сказал, что это и дорого, и небезопасно, да и морская вода наверняка уничтожила бумагу.
Сигернес поднялся.
– Мне пора. Папку можешь пока оставить. Мне она сейчас не нужна. Глядя на то, как всё оборачивается, я уже жалею, что связал эти два дела. Меня-то интересует история полицейского сыска во время войны. Удивительно, насколько его успехи зависели от связей на местах и от сотрудничества с немцами. Но я всё-таки попытаюсь выяснить, кто он, этот убийца, которому, возможно, удалось просочиться на Шпицберген. Бедная женщина, его мать. Что я ей скажу?
Историк двинулся было к выходу, но передумал и вернулся.
– Ты приехал в отель только ради того, чтобы поговорить со мной об этом деле? Что тебя так заинтересовало?
Кнут, скривившись, вздохнул.
– Я сегодня плохо спал. Видел сон, что-то такое про реестр имён. Проснулся, лежал и думал об этом деле.
Историк немного подумал.
