Никогда в своей жизни я не испытывал столько физических нагрузок за один день. Впрочем, не знаю, сколько времени я бегаю по замку. Я видел лишь день и ночь. Но не факт, что прошли именно сутки.

Вот в «GTA» смена дня и ночи вначале была условной, а потом ее привязали к реальности через синхронизацию с сервером времени в Интернете. Вдруг здесь так же?

Немцы ведь такие зануды. Они все делают по расписанию. Особенно, если они еще и юниты. Ночью фашисты спят.

Нет, не появятся сейчас экскаваторы и спасатели с лопатами. Караул у башни выставят, а остальных отправят на боковую.

Значит, можно и мне свернуться калачиком. Хотя бы на пару часов. Только не на ступенях же, нависающих над руинами!

С огромным трудом заставил себя подняться сначала на ноги, а потом – вверх по лестнице.

Впереди, в небольшой нише, меня поджидала очередная дверь. Хочется надеяться, что все ее охранники лежат сейчас внизу!

Щелкнув затвором, я пнул дверь, ввалился в помещение грациозно, как тюлень.

Но никто не предложить мне «поднять лапы в гору». Даже странно. Необычное ощущение.

Но это еще не все.

На этот раз я оказался не в кабинете, где допрашивают партизан или бумажечки с грифом «Особо секретно» с одного края стола на другой перекладывают. Отнюдь.

Это был самый настоящий учебный класс. С партами, стульями, с трибуной для лектора. Даже грифельная доска имелась.

До меня здесь кто-то мелом старательно вывел:

Frau Carry Brachvogel

Ein weisses Schloss in weisser Einsamkeit.

In blanken Sälen schleichen leise Schauer.

Totkrank krallt das Gerank sich an die Mauer,

Und alle Wege weltwärts sind verschneit.

Darüber hängt der Himmel brach und breit.

Es blinkt das Schloss. Und längs den weissen Wänden

Hilft sich die Sehnsucht fort mit irren Händen…

Die Uhren stehn im Schloss: Es starb die Zeit.

R. M. Rilke. «Ein weisses Schloss...»[2]

Я еще подумал: «Ну и сволочи же эти фашисты! Пленных как свиные туши разделывают: волосы отдельно, ногти и зубы – отдельно, кожу со спины – и то в особую кучу. И при этом, в свободное от живодерства время, они солдатиков поэзии обучают! Как это, вообще, все в них совмещается?»

Что там, в стишке, написано – совершенно непонятно. Но логично, что в этом должна быть подсказка. Как это «загуглить»? Почему разработчики не позаботились о переводе? Или слова станут понятными, если нажать на тайную кнопку или рычажок?

Я с тоской оглядел помещение.

На подоконнике – глобус и герань. Позади парт – два шкафа с книгами. Я их даже смотреть не стал. Ясно, что на русском там ничего нет. А еще я подозревал, что нарисованы только корешки томов, но вытащить книги – нельзя. Удивительно, но я боялся любого результата. Просто не хотел ни в чем себя убеждать.

Глаза слипались. В голове гудело. Мышцы болели. Тошнило. И фингал болел. Все было плохо.

Одно радовало – аудитория напоминала родной класс. Только школьников в нем не было. Я сел на заднюю парту. Странное ощущение, будто все рванули из школы вместе со звонком, а я остался сидеть в гордом одиночестве. Просто потому, то никого не хотелось видеть. И домой не тянуло. Да и что там, в пустых стенах? Вечером родители вернуться, поаркаются на кухне, разбегутся по углам – каждый к своему компьютеру.

Может, и не плохо, что меня вырвало из беспросветной серости опостылевшей жизни? Ну что меня ждет впереди? Денег у родителей на мое образование нет.

Ну, заберут меня в армию после школы, ну вернусь. И что? Кому мы все нужны?

Я не заметил, как голова моя упала на столешницу.

Да и ладно. Я только немного посплю.

Если бы мне рассказали, что внутри компьютерной игры можно уснуть, я бы не поверил. Но вот что удивительно: я спал и четко это осознавал.

Во сне я находился в огромном зале пустого замка и совершено не боялся, что сюда ворвутся фашисты. Меня слово переместило в некое информационное хранилище, в матрицу, если угодно, лишенную пока сценария, и, соответственно, любых юнитов.

Я оказался в центре компьютерного мироздания, в сердце игры, ощутил ее дыхание.

Эти стены и башни не были враждебны. Они были несчастны. Им не нравились фашисты. Замок был стар, он походил на пенсионера, присевшего на завалинке погреть свои кости. Он не хотел со мной разговаривать. Ему нравилось молчать. Но я ему был симпатичен. Я еще подумал, что стихи написаны именно для того, чтобы я их увидел. Этот замок был поэтом. Его тяготило присутствие нацистов.

В готические окна-бойницы ветер нес снежную порошу и холод проникал всюду. Однако в этом было и что-то приятное. Я видел свои посиневшие пальцы, меня знобило, но это почему-то не вызывало дискомфорта.

Понимая, что сплю, я подошел к окну и выглянул наружу. Падал снег. Пушистые хлопья танцевали в воздухе, подхватываемые резкими порывами ветра. Но метели не было.

Со стороны заснеженного леса к замку летел ворон и громко каркал. Возможно, это был какой-нибудь грач. Птица была большой и черной. Я еще подумал, что ей на крыле явно не хватает красной повязки со свастикой, которые мне так тут примелькались.

А еще я неожиданно понял, что птицы и деревья – за нас. За живых. Против фашизма, потому что нацизм – это некромагия, вернее – электровуду, которое поднимает из небытия не нормандских героев, не викингов, павших в незапамятные времена, а именно нарисованных юнитов.

Вот почему фашисты были непобедимы – их вели компьютерные болванчики, которых, собственно, одолели такие же, вырвавшиеся из компьютерных игр, но хорошие персонажи!

Это была священная война бессмертных. Как они проникли в реальность прошлого, если в те времена не существовало современной техники, конечно, вопрос, но не такой ж и неразрешимый.

Важнее другое: если меня втянуло сюда, то кто пришел в мой мир отсюда? Блецкович ли? А вдруг это босс с бузуками и броней, как у танка? А если они выбрались оба?

Главное, что хоть замок – на моей стороне. Он дал мне поспать и все это увидеть. Я выберусь отсюда. Непременно!

«Nevermore!»[3] – крикнула птица. Походило на эльфийское заклятие из книги фэнтези. Я был готов поклясться в этом. Вот, в самом деле: «Не верь в море!», – и всех делов.

Правда, отсюда никаких водоемов, которые могут быть миражом, не наблюдалось. Наверное, это был немецкий язык. Или даже арийский. Для воронов – в самый раз подходящий.

А как еще должна кричать птица в игрушке? И зачем она здесь вообще? Пусть это сон, но что он значит?! Не может быть, чтобы все эти хитросплетения лабиринтов, ловушки с магнитофонами и обрушения башен ни к чему не вели!

В реальности птицы не способны к членораздельной речи. Но во сне возможно и не такое.

Так это меня будят! Там, в игрухе, что-то резко поменялось. Злой кабан Пятак из армии вернулся, к медведю Пуху приперся «за ВДВ» рассказать.

Птица уже близко, я отчетливо вижу ее в снежной круговерти, она раскрывает клюв, и я снова слышу это странное слово. Интонация у птицы как у Людмилы Павловны на уроке: «Что, Михаил, опять двойка неожиданно нарисовалась?»

Надо проснуться. Срочно!

Что-то случилось.

Ночь прошла, боты разгребли проход в башню.

С вертолетов на крышу высадились снайперы.

Из потайной двери ко мне несутся голодные немецкие овчарки. Они готовы порвать меня на куски. А я все еще сплю.

Я ущипнул себя и не почувствовал боли.

Паника нарастала. Так не бывает. Они не имеют права нападать, пока я «в отключке». Это не справедливо, не «по чесноку»!

Если не проснусь, то уже не вернусь отсюда никогда! Ну же!

Ба-бах! – взрыв выводит меня из сонного оцепенения.

Слава богу, очнулся!

Снова взрыв. Я вскакиваю с парты, выбегаю в коридор. Часть пола вместе с лестницей, по которой я сюда поднялся, провалилась вниз. И там, среди руин, деловито снуют фашисты. Они пока меня не видят, ищут что-то среди обломков.