– Мой друг из Германии, основатель института дыхательных путей в Висбадене приват-доцент Кай-Михаэль Беех, – вспомнил он некстати, – говорит, что кашель есть ничто иное, как безусловная реакция нервной системы на внешние раздражители.
И далее, источником нервного кашля может стать всё, что угодно – шум, духота в зале, назойливость партнера, малоподвижный образ жизни, низкие физические нагрузки, дурные помыслы, слабость мышц и т. д. Немец сожалеет, что у него в Германии таким образом ежегодно заболевают около миллиона человек. Четвертая их часть попадает в больницы, а восемь процентов умирает, не дождавшись нужной помощи, так как медицина в таких ситуациях оказывается бессильна. Пневмония занимает шестое место среди главных причин неестественной убыли населения ФРГ, а по данным ВОЗ, из-за воспаления легких и поражения дыхательных путей умирает больше всего жителей планеты Земля. То есть в мировом масштабе смертность от этих болезней находится на первом месте.
– Вот-вот, если можно, с этого места будьте любезны подробнее, – сказал я, заметив, что интерес к теме становится обоюдным.
Дело в том, что у меня в Висбадене тоже имелись знакомые. С некоторыми я водил дружбу и хаживал в казино «Достоевский», где когда-то Фёдор Михайлович чуть не остался без штанов, просадив все свои и чужие деньги. Один из них – немецкий невролог и психиатр иранского происхождения Носсрат Пезешкиан. Сейчас его уже нет в живых, но в середине нулевых он был весьма уважаем у немецкой публики, восторгавшейся чудесами и кунстштюками его так называемой позитивной психотерапии. Он, в частности, уверял, что слова могут оказывать магическое и, что немаловажно, – разрушительное действие на наш организм. То есть грубая, ругательная или, как еще говорят филологи, экспрессивная лексика, влетая в одно ухо и вылетая из другого, программирует такие болезни и недуги, которые уже не исцелят никакие лекарства.
Когда я ездил в Висбаден, мое начальство обязательно ставило передо мной задачу взять для газеты интервью у модного тогда ученого, с которым я познакомился на одном из приемов в Бонне, где ему вручали Кавалерский крест за заслуги в области медицины. Его называли «вторым Фрейдом», «королем психотерапии», «инженером заблудших душ»… Его Висбаденский опросник, где дается методика по определению причин семейных и общественных конфликтов, был настольной книгой тогдашних психологов, социологов, терапевтов и огромного числа молодых супружеских пар. Опросник перевели на русский язык, по нему до сих пор учат студентов на факультетах психоаналитики.
Но нас с доктором сблизило не это, а возросший по ходу дела профессиональный интерес к той самой непечатной лексике, которая наносит непоправимый вред нашему здоровью. Иранский немец рассказал мне, как на духу, что не сам пришел к этой, казалось бы, нелепой мысли, а взял ее из трудов своих далеких пращуров – знаменитых лекарей времён царя Дария I и других правителей династии Ахеменидов. А также из наследия гениального Абу Али Ибн Сины – Авиценны, который занимался аналогичной практикой в Бухаре, будучи придворным врачом саманидских эмиров и дайлемитских султанов. Задолго до марксистов он пришел к выводу, что идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами, что злые языки страшнее пистолета, а иное грубое слово ранит больнее кинжала из дамасской стали.
На этом фундаменте, собственно, и возвел свою империю Пезешкиан, классифицируя немецкую речь по силе ее негативного воздействия на психику слабонервного обывателя. Признаться, я был не особенно силен в тонкостях немецкого сквернословия, мой запас ограничивался небольшим набором слов типа – zum Teufel, Pustekuchen, scheissegal, Arschloch… usw, застрявших в памяти со студенческих лет.
Давать им точный перевод не имеет смысла, поскольку все они, в общем-то, об одном и том же – о заднице и дерьме. Немцы, должен вам сказать, большие поклонники пятой точки и души в ней не чают. Изображение мясистых чресел, как мужских, так и женских, вы обязательно найдете чуть не на каждой странице любого глянцевого журнала, в рекламе женского белья и постельных принадлежностей, на пляже, уличном плакате, призывающем беречь и уважать европейские ценности, крепить национальное единство и политику мульти-культи. Я уже не говорю о районе Санкт-Паули с его Греховной милей на Рипербане в Гамбурге или о крупнейшем в Европе театре-ревю Фридрихштадтпаласт на самой длинной столичной улице – Фридрихштрассе в Берлине.
Настоящие германцы, утверждают авторы исторических хроник, испокон веку с любовью и почтением относились к женской фигуре, имеющей форму виолончели или песочных часов. В давние времена, как, впрочем, и теперь широкие бедра считаются редким даром природы, а узкие – большим недостатком и уродством, как если бы вместо пышных ягодиц у нее была заячья губа, бельмо на глазу или нога сорок пятого размера. Кстати, по-немецки это называется кратко и нежно – Ро. Не правда ли, звучит как восторг, радостный вопль или смачный поцелуй. Отсюда, наверное, говорил мне один ценитель женской красоты и массовой культуры в Берлинской картинной галерее, и пошла поп-музыка, поп-арт, поп-звезды, поп-искусство, поп-рок, поп-группа, поп-тв, поп-дива, поп-сокет, попкорн и другая попса. Не знаю, сказал я. Если так, то непонятно, откуда в немецкой речи столько негативизма по отношению к данной части тела.
В этом плане русская речь, на мой взгляд, в гораздо меньшей степени подвержена влиянию «заднего фасада» на мировоззрение, привычки и запросы граждан. Она куда более изящна и разнообразна, чем немецкая или, скажем, французская, где тоже много сравнений с попой и отходами человеческой деятельности. Лично я кроме таких довольно распространенных в народе выражений, как «хитрожопый» или «черножопый», что в принципе, как я понимаю, одно и то же, ничего на эту тему добавить не мог. Ну, не люблю это гнусное слово с малых лет, не знаю почему, никогда не использую его в прямой речи. Ухо режет, язык не поворачивается.
А если и использую, то лишь мысленно и в отдельных ситуациях, когда, например, тебя на дороге обгоняет какой-нибудь придурок с тонированными задними стеклами и становится впереди, словно темная китайская штора, загораживая простор и видимость. Да еще сбросит ход, покажет стопы, издевается, наверное, за то, что не пропустил его раньше. И так долгие километры, что там впереди, ничего не видно, перед глазами один и тот же черный зад.
Вот тогда вполне естественно и непроизвольно, как-то само собой и приходит на ум знакомое словцо. Да, вспомнил, есть еще одно выражение из этого ряда – «жополиз». Тоже ненавижу и предпочитаю ему другой синоним – «популизм», который, чтобы было ясно, о чем идет речь, надо произносить в два приема. Желательно с придыханием и небольшой остановкой на середине для пущей экспрессивности.
На эти особенности богатого и могучего русского языка обратил внимание и мой висбаденский друг, когда я по его просьбе начал цитировать наших мастеров непечатного слова в других сферах общения. И чем больше приводил примеров устного народного творчества, тем в больший восторг он приходил от услышанного в немецком переводе и даже заносил некоторые ядрёные места в свой блокнот. Извинившись за столь нудное и долгое лирическое отступление, я спросил Бориса Петровича:
– Как вы думаете, такое бывает? А если да, то что делать с нецензурной лексикой? Выходит, она не только оскверняет наши уста, но и ранит тело.
– О твоем друге из Висбадена мы слышали, – перешел он вдруг на «ты». – И его метод лишь подтверждает мою теорию.
Я уж подумал, что он мне предлагает брудершафт. И судя по многозначительной паузе, хозяин кабинета, наверное, был готов сделать решительный шаг к желанному панибратству и ментальной близости, но вместо этого еще больше выпучил глаза и стал подгонять метод Пезешкиана под себя. Органическая речь, видите ли, состоящая из забористых словечек и крепких выражений, влияет на здоровья человека не менее пагубно, чем отравленная ядовитыми газами атмосфера и грязная окружающая среда. И в первую очередь она поражает органы дыхания, поскольку именно они оказываются ближе всего к зоне действия отрицательной энергии, исходящей от речевого аппарата.
